Материал исторических эссе Сокольского специфичен этнографически, но в целом он пребывает в русле расхожих идеей и представлений либеральной интеллигенции переломной поры. Если у автора книги и есть что-то особенное, свое, так это откровенный, предельный цинизм, особая «наглость» (в том смысле, о котором говорил А. Б. Чубайс).

М. Сокольский с гордостью называет себя «радикальным западником»[630]. Он мог этого и не говорить – ясно и так. «Я коренной москвич…, – при всем при том заявляет Сокольский. – Я вырос на московской культуре, она мне ближе всего на свете, поэтому смею назвать себя страстным патриотом своего родного города»[631]. (Книга выходит в московском издательстве, хотя и за счет средств автора; приходится сделать поклон в сторону первопрестольной). Но это не более чем фраза. Потому, что та же Москва, по его словам, есть «город-спрут, удавивший в мертвящих объятиях громадную страну с ее многоликими землями, городами, культурами»[632]. (От любви до ненависти, как известно, только один шаг). А еще – какой же патриот, если обустраивать Россию предполагается по испытанным западным лекалам, отвергая ее собственную историю, религию, духовных лидеров – «антигероев»?

Поскольку отечественный гуманитарий встал на почву новой, демократической идеологии, постольку у него возникла потребность переосмыслить, вернее – реинтерпретировать содержание культурных и художественных ценностей, созданных в имперскую советскую эпоху. Вот один из примеров того, как это делалось (да и сейчас, наверное, делается).

В. Дымшиц, как и его коллеги-единомышленники, не одобряет никаких империй из-за их антигуманности и антидемократизма. В круге его интересов, однако, оказывается не только советская империя, но и – британская. Есть почва для сравнения, и есть к тому конкретный повод: Дымшиц пишет предисловие к томику стихов Редьярда Киплинга[633]. А Киплинг, как известно, – «бард британского империализма». Само отношение к проблеме империи и имперскости у Дымшица более дистанцированное, спокойное, менее пафосное (чем, скажем, у Березкина). Он считает возможным, сравнивая британскую и советскую империи, находить у них черты общности, выражающиеся также в их литературе и искусстве. Более того, не боясь упреков в парадоксальности, он называет Киплинга – русским поэтом, так сказать, усыновленным Россией.

В чем же, по Дымшицу, состоит то общее, что роднит две указанные империи и их искусство? Это – воспевание героического Долга, с честью исполняемого людьми – «героическими винтиками». Конечно, о подлинном героизме и высотах духа тут не может быть и речи; по сути, это только приземленное неоязычество. Для «человека с ружьем» – британского или советского, все равно – «есть только безличный Закон – Закон стаи, племени, полка, империи, века»[634]. «Для него нет свободы воли, свободы морального выбора между добром и злом»[635]. На этом основании, по Дымшицу, возникли и баллады Киплинга, и советские бардовские песни (Высоцкого, Галича, Алешковского и др., испытавших его влияние). Впрочем, отмечены и отличия. «У каждой империи свой символ и свой источник вдохновения: у Британской – колониальная казарма, у Советской – лагерный барак, там – солдатская песня, здесь – блатная»[636].