Потрясен итогами опроса, газеты распубликовали. Миллион шестьсот тысяч, между прочим, опросили по поводу демократического строя, когда он в России установится. И что же? Почти каждый пятый: Россия демократической страной не будет никогда. Почти четверть опрошенных: понадобится на это двадцать лет. Тринадцать процентов: необходимо от двадцати до пятидесяти лет. Так-то вот…
Форма правления государством тесно связана с психологией народа. Де Кюстин писал, что русские от мала до велика опьянены рабством. Что изменилось с тех пор? Общество русское притеснительнее правительства, и в этом все дело.
Иногда мне кажется: какие бы беды ни выпали на долю России, она выстоит. Любое другое государство погибло бы, сгинуло, а ей все нипочем. Хуже вроде бы и некуда, беда кругом, надежд не осталось, ан, выкручивается, выпутывается самым странным образом и движется дальше, не печалясь и не тужа. «И Русь помешалась на том: нельзя ли земного блаженства достигнуть обратным путем…» Непредсказуемая страна. Другой такой в мире нет.
Незадолго до эмиграции моей было, в писательском доме на Герцена впервые Наума Коржавина принимали, бостонского сидельца, ветром перестройки домой занесенного. На неделю-другую. Такие собрания культурная публика в те поры обожала: зал полон, на сцене стул, на котором подслеповатый Коржавин в очках с толстыми стеклами восседает. Записки из зала одна другой чудней. Одна дама, помнится, спрашивает поэта: «В стране сейчас трудное положение, инфляция, продовольствия не хватает… Как вы думаете, каковы наши перспективы?» Нашла кого спрашивать. Коржавин подумал, пожевал губами: «Я, конечно, не экономист, но, полагаю, дуриком выкрутимся…»
Вот именно – дуриком…
Аля не дает засиживаться дома: душа ее жаждет развлечений. И как на все сил хватает… Ведь бизнес ведет, и немаленький.
Рестораны Костю поражают: в считаные годы насытить Москву таким количеством едальных заведений на любой вкус и гастрономический каприз (но и цены взвинтить сумасшедшие, от которых у нью-йоркцев пропал бы аппетит раз и навсегда) – просто невероятно; а вот тусовки, куда попадает благодаря Але и Лере, все чаще тоску навевают. А еще рождают отвращение к демонстрирующим свои возможности с самодовольной плебейской гордостью. Так ведь, Костя, и ты такой же сытый, позволить можешь себе куда больше, чем устроители показухи, состоящей из дней рождений, юбилеев, презентаций (мерзее и пошлее укорененного в русском чужого слова и придумать трудно), приемов, сходок по любому поводу. Но ведь не устраиваю же, в оправдание себе говорит, не вижу в этом надобности. Неловко и стыдно. А им ловко и не стыдно – главное, на виду быть, чтоб тусовка о тебе говорила, обсуждала наряды и драгоценности дам, количество выпитого, кто с кем пришел, какие новые романы завязались, а еще лучше, чтоб скандальчик имел место, побили кого-нибудь или шампанским облили, тогда на неделю ты герой светской хроники, фотки твои в разных изданиях появятся. Большего и желать нельзя. Диву дается Костя, сколько народу живет ночной жизнью, с наслаждением аромат ее вдыхает в клубах, казино и прочих злачных местах, не озабочено ранним вставанием на работу в трезвом уме и ясной памяти; Нью-Йорку в этом отношении далеко до Москвы. И деньги, везде деньги, шальные и несчитаные, все продается и покупается на одной огромной ярмарке тщеславия, все выставлено на обозрение: полуобнаженные и голые телеса, имеющие свою цену, туго набитые кошельки – предмет завистливого поклонения, престиж и связи, намерения и возможности, сближающее чувство корпоративной солидарности и презрения к тем, кому недоступно славное