Аля категорически не одобряет Костину придумку: «Ты мне нужен живым и невредимым, мало ли что может случиться. Дура я, на свою голову познакомила…» Подключает Леру, та тоже пробует отговорить: «Вы, Костя, не знаете Москву, ночью это вертеп, я бы на вашем месте не стала судьбу испытывать». А Костя завелся – хочу, и все. Глупо, конечно, в такие игры ввязываться, но уж очень заманчиво попробовать. Это же не примитивная тусовка – рискованное предприятие. Риска ему и не хватает, хочется нервишки пощекотать. И хотя Аля едва ли не скандал ему устраивает, Костя рогом уперся, твердо стоит на своем.

В ночь с пятницы на субботу 17 апреля привозят его к Таганке, он незаметно высаживается и бредет неровной, отрепетированной накануне полупьяной походкой на «точку» возле театра и уже закрытой станции метро. На нем видавший виды синий тренировочный костюм, драные кроссовки и такой же долгополый плащ цвета маренго. Экипировка от Царева. Под костюм надет тонкий шерстяной свитерок без ворота, чтобы не дрожать все еще холодной ночью: игра игрой, а воспаление легких хватать неохота. Трехдневная щетина дополняет Костин бомжеватый вид.

Оглядывается, осматривается, вроде все спокойно, прохожих почти нет, мнутся двое у метро, по виду такие же, как он. Ну, лиха беда начало. Последние дни он проигрывал в уме разные варианты, как, о чем говорить с теми, у кого помощи просит, бить на жалость, нагло требовать денег, нарываться на скандал или тихой сапой в душу им влезать, но так ни на чем не остановился. Подходит к двоим, те смотрят на него выжидательно, кажется, не пьяные, просто поддатые. Один фитильной, с Костю ростом, а может, и выше, курит, другой помельче, булку жует.

– Мужики, беда у меня, обчистили, гады, на Дубровке, все забрали, даже мелочь. Хорошо, не избили. Пацанье, е… их мать. На Речной вокзал мне надо. Может, выручите, пару копеек дадите, а, мужики?

Старается придать голосу искренность и сам поражается, сколь фальшиво звучит. И «легенда», прямо скажем, не ахти. Но с чего-то же начинать надо.

Фитильной зырит глазами водянистыми, молчит. Как-то нехорошо молчит. Тот, кто булку жевал, доедает и совсем не пьяно, с какой-то нутряной злостью:

– Ограбили, говоришь? Нас за лохов держишь? Ты сам кого хошь ограбить можешь, вон рожа какая. Вали отсюда, пока пиз…й не огреб. Неохота с тобой, пидором гнойным, возиться, у нас дела поважнее имеются. Сказано – вали!

Не вступает в разговор Костя, не спорит, не огрызается, отходит. Хорошо, что не врезали по кумполу, а запросто могли. Краем глаза видит: тормозит неподалеку джип, оттуда окликают парочку, фитильной и пославший Костю – трусцой к машине. Уезжают в ночь. Что за публика, кого поджидали, чем занимаются… Добрые люди в это время спят, а не по городу шастают, говорит сам себе и поеживается от холода. Градусов семь, не больше. Везет, что дождя нет. Ладно, куда дальше идти?