– Никакой я не правый. Поэтому мое мнение стоит дороже твоего, ведь ты слепо цепляешься за давно устаревшие принципы, которые не допускают вариантов.

Агеда проповедует коммунизм на христианской основе, но так как слово «коммунизм» обжигает ей губы, она предпочитает называть его солидарностью. Это не теоретический коммунизм и не партийный, объясняет она, а коммунизм добрых людей, готовых раздать весь хлеб, разрезанный на равные доли. Короче говоря, речь идет о «демократическом коммунизме», но такое наименование вызывает у Хромого взрыв хохота. Агеда изображает наивное непонимание, мягко всплескивает руками и начинает пылко вещать о простом народе, «социальном щите» и зле, внутренне присущем капитализму. Поэтому для нее тут вопроса нет – она будет голосовать за «Подемос». Хромой взвивается как ошпаренный кот:

– Знаешь, детка моя, но «Подемос» – это левые экстремисты. Ты что, желаешь своей стране красный голод, ГУЛАГ, миллионы погибших, как при Мао, или полный развал, как в Венесуэле?

– Чего я желаю, так это хоть капельку справедливости.

– Пустые слова, демагогия, абстракции, которые мало или вообще ничего общего не имеют с реальностью; надувательство, которое помогает захватить власть тирану. Можно подумать, тебя ничему не научили уроки двадцатого века… самого кровавого за последние столетия.

Так они и продолжают (я по памяти записываю отрывки их диалога), очень долго продолжают – то в шутку, то всерьез, легко соглашаясь во всем быть несогласными.

– А ты-то за кого будешь голосовать?

Они выжидательно смотрят на меня, желая наконец узнать, на чью сторону встану я.

– Меня волнует только глобальное потепление климата, таяние снегов на полюсах и контроль за выбросами углекислого газа. Короче, экология.

Наступила короткая пауза, после чего они растерянно, а может непонимающе, переглядываются, словно говоря: «А это еще кто тут подал голос? И вообще, что такой тип делает в нашей Испании?»

24.

Я шагал в сторону рынка и думал: «Если она заявилась вчера в бар, то вряд ли ей придет в голову глупая мысль еще и сегодня поджидать меня». Так нет же, Агеда стояла на своем обычном месте в своем дурацком наряде и со своим толстым псом, который, судя по всему, снова обрел нужную физическую форму, чтобы совершать долгие прогулки.

Агеде кажется, что встреча с ней вызвала у меня досаду, о чем она тотчас сообщает, но без тени упрека, хотя с померкнувшим от огорчения взглядом. И все-таки я улавливаю в ее словах легкое осуждение, но, возможно, это всего лишь мои фантазии. Или она хочет намекнуть, что я не умею притворяться? Я бы предпочел, чтобы она нашла у меня другие недостатки. Поэтому я спрашиваю, с чего она так решила.