– Что – сразу все?

– Да, проглотила.

– М-мм, – профиль Самира на фоне золотисто-лавандового неба остался неподвижным. – Тебе не нужно отчитываться передо мной. Люди почему-то считают своим долгом доказать, что читали мои книги, но мне это не нужно.

– Ты пишешь хорошо. Местами даже потешно… в хорошем смысле. И меня очень тронула та чуткость, с которой ты относишься к миру.

– Чуткость? Такого мне еще никто не говорил. Что ты имеешь в виду?

Я невольно улыбнулась. Ни один писатель не способен устоять перед соблазном узнать, как читатели воспринимают его сочинения. Я и сама бы не устояла.

– Ты действительно видишь вещи такими, какими они являются. И умеешь разглядеть в каждой ее красоту… или, точнее, характерные особенности. Мне по душе такое трепетное отношение к окружающему миру, – наклонила я голову, – Неравнодушие и умение ценить момент – в этом и зрелость, и мудрость.

– Трепетное отношение… – тихо повторил Самир, убирая волосы с моего лица. – Спасибо тебе.

– А я испытываю трепет от тебя, – сказала я. – Порой мне кажется, что я тебя придумала. Что ты не можешь быть таким хорошим, каким я тебя знаю.

– У меня полно недостатков, как у любого человека, – пожал плечами Самир.

– Знаю. Но я не вижу их в тебе.

Самир сглотнул:

– А я в тебе.

– А что ты видишь?

– Ум, любознательность, граничащую с пытливостью, открытость. Чувствительность, деликатность, некоторую надломленность.

– Мама…

Самир кивнул.

– А еще собака, авария, травма, проблемы на работе. Ты стала неприкаянной, как корабль, сорвавшийся с якоря.

– Да, все так.

– И испугалась. Испугалась, что не найдешь свое место в жизни, а если и найдешь, то оно окажется занятым.