— Конечно, это моя вина!

— Нет, не твоя. Человека можно довести до состояния, когда любое терпение иссякнет.

— Ты бы никогда так не забылся, я знаю, никогда.

Филос аккуратно отстраняется, снимает ее руки со своей шеи и держит их в своих.

— Но я забывался, — говорит он. — Именно так я и забывался.

Амара забирает у него правую руку и касается его туники там, где, она знает, на коже выжжено клеймо. За все время, что они вместе, она ни разу не осмеливалась спросить, как так вышло.

— Из-за этого тебя заклеймили?

Филос отодвигает ее руку со своей груди, словно шрам до сих пор жжет.

— Помнишь в нашу первую ночь я сказал тебе, что однажды расплакался, когда остался наедине с девушкой?

Амара кивает.

— Мы виделись еще. Я очень любил ее.

Он замолкает, и Амара уже собирается сказать ему, что он не обязан делиться этим, что он не обязан рассказывать ей обо всем, но он продолжает:

— Мы были женаты.

— Женаты?

— Я знаю, браки рабов не признают, — отвечает Филос, как будто именно по этой причине она удивилась. — Но это не значит, что их нет совсем.

Какое-то время он молчит.

— Ее звали Реститута.

На мгновение образ жены Филоса повисает между ними, точно тень, скользнувшая в воздухе.