– Даже притом что я гребаная католичка?

Я рассмеялась.

– Да. Я прекрасно знаю, что ты гребаная католичка.

Она затушила окурок и снова потянулась за сигаретой. В пачке осталась всего одна, но Ив вытащила ее, закурила, бросила спичку через плечо и протянула раскуренную сигарету мне, точно индейский вождь трубку мира предводителю соперничающего племени. Я сделала затяжку и вернула ей сигарету. Так мы и продолжали молча курить, передавая друг другу последнюю сигарету.

– А сейчас ты что собираешься делать? – наконец спросила я.

– Не знаю. «Бересфорд» пока что в полном моем распоряжении, но я не собираюсь там оставаться. Родители давно уже уговаривают меня вернуться домой, и я, возможно, все-таки нанесу им визит.

– А что собирается делать Тинкер?

– Он сказал, что, возможно, вернется в Европу.

– Чтобы воевать с фашистами в Испании?

Ив уставилась на меня, словно не веря собственным глазам. Потом рассмеялась и воскликнула:

– Черт побери, сестренка! Если он и собирается воевать, так только с волнами на Лазурном Берегу!

* * *

Через три дня вечером, когда я уже раздевалась, собираясь лечь в постель, зазвонил телефон.

Все время после того, как у меня побывала Ив, я его ждала – этого позднего звонка, когда Нью-Йорк погружен во тьму, а солнце встает где-то за тысячу миль отсюда над кобальтовым морем. Этот телефонный звонок – если бы не та случайная замерзшая лужа на Парк-авеню, на которой занесло молочный фургон, – мог прозвучать и полгода назад, и даже целую жизнь. Сердце мое сразу забилось. Я снова быстро надела через голову рубашку и сняла трубку.

– Алло?

Но, увы, услышала полузнакомый голос старого усталого аристократа.

– Это Кэтрин?

– …мистер Росс?

– Простите, что беспокою вас так поздно, Кэтрин. Я просто хотел спросить, не знаете ли вы, случайно…

И на том конце трубки воцарилось молчание, в котором прямо-таки слышались двадцать лет достойного воспитания и несколько сотен миль от Индианы до Нью-Йорка, которые тщетно пытаются совладать с эмоциями мистера Росса.