Через час Пётр Алексеевич отправлялся туда – в псковские леса, на утиные озёра, к бобровым речкам, ястребиным высям и зарастающим лозой, берёзой и ольхой полям, где серые куропатки пестуют подросшие выводки, а жирные сентябрьские вальдшнепы дразнят охотников на высыпках. В последнее время он отдавал предпочтение вечерней дороге: выезжал из Петербурга так, чтобы оказаться на месте часов в десять-одиннадцать. Добравшись, успеешь хорошо выспаться, и весь следующий день – твой.

Бобровые речки… Одна из них – Льста, на берегу которой стоял дом тестя, – летним пеклом выручала несказанно. Июнь и июль нынче выдались невероятно жаркими, ртуть подползала к тридцати пяти, солнце палило, как горнило преисподней, но Пётр Алексеевич обрёл спасение: спустившись к реке, он одолевал её вброд, заходил возле другого берега по грудь в вымытое бурным потоком бучило (глубже места не было), цеплялся рукой за сук нависшей над водой ивы, и река, вытянув Петра Алексеевича вдоль течения, полоскала его, как тряпочку. Он неторопливо менял руки, подставляя струям то живот, то спину, и наслаждался прохладной лаской реки так долго, что порхающие синекрылые стрекозы переставали пугаться и садились ему на лицо.

Полина ходила купаться на озеро – вода там была тёплой, как в банном тазике, со студёным слоем в глубине, а простор позволял упражняться в разнообразных стилях его преодоления. Но извлечённой из озера свежести не хватало даже на обратный путь, хоть он и был короток, – вернувшись, впору было вновь искать прохлады. Отчасти помогали деревья: у дома росли клён, липа, рябина и дуб, которые ансамблем давали много густой тени. Липа и рябина в этой компании лишь по грамматическому недоразумению оказались приписаны к женскому роду – такой глубокий тон, разумеется, способен был выдать только мужской хор.

Тесть, Александр Семёнович, в силу возраста и больных суставов отказывавший себе в речных и озёрных ваннах, сидел, окутанный палящим зноем, в раскладном кресле под сенью куста чубушника и сквозь ясный день сосредоточенно смотрел в надвигающуюся тьму, которая наступает после жизни. Очки для этого были ему совершенно не нужны.

Пётр Алексеевич тряхнул головой, и видение распалось. Пора было собираться в путь.

– А что вы один? – удивился Пал Палыч. – Друг ваш тоже вроде на куропатку хотел. Ня смог?

– А то Пётр Ляксеич один ня ездит, – ввернула слово в поучение мужу хлопочущая у стола Нина. – Они ж с профессором ня сросши.

– Не смог. – Пётр Алексеевич вздохнул. – Отца поехал хоронить в Челябинск.

Нина поджала губы; Пал Палыча горькое обстоятельство в жизни профессора Цукатова ничуть не смутило.