Такими способами были достигнуты воистину удивительные результаты: множество людей разных верований стали работать вместе для достижения цели, известной лишь немногим из них. Однако прогресс был очень медленным. Абдуллах понимал, что сам он не увидит результатов, но поручил своему сыну Ахмаду ее продолжать. При Ахмаде и его преемниках прогресс стал более очевидным, в основном из-за присоединения к секте другой ветви шиитов. Эта ветвь, как мы уже говорили, признавала имамами потомков Мусы, второго сына Джафара ас-Садика. Но поскольку двенадцатый имам, Мухаммед, исчез в двенадцатилетнем возрасте в пещере, куда в 879 году вошел вместе со своей матерью, а его последователям – они называли себя двунадесятниками – надоело ждать их возвращения, их оказалось несложно привлечь на сторону исмаилитов, у которых имелось неоспоримое преимущество – живой лидер, готовый явить себя миру, как только позволят обстоятельства.

В 884 году исмаилит Ибн-Хаушаб, ранее бывший двунадесятником, начал открыто проповедовать в Йемене. Он завладел Саной и оттуда направил миссионеров во все провинции империи. Два из них отправились «пахать» землю кетамиан в провинции Конатантина, а когда их не стало, Ибн-Хаушаб заменил их одним из своих учеников по имени Абу Абдуллах.

Активный, смелый, красноречивый, но также проницательный и тактичный, Абу Абдуллах знал, как приспособиться к недалеким берберам, и был готов к работе. Правда, судя по всему, он находился только на низких ступенях ордена. Даже миссионерам часто была неведома конечная цель. Абу Абдуллах начал с обучения детей кетамиан и всячески старался заручиться доверием их родителей. Когда же он почувствовал уверенность в успехе, пришло время сбросить маску. Он объявил себя предшественником Махди, обещал кетамианам все наслаждения в этом мире и в следующем, если они возьмут в руки оружие ради святого дела. Оказавшиеся под влиянием мистических рассуждений, соблазненные перспективой грабежей, кетамиане легко позволили себя убедить. Их племя в это время было наиболее многочисленным и могущественным, сохранило большую часть прежней независимости и воинственного духа, а потому успеха не пришлось ждать долго. Захватив все города, принадлежавшие принцу Аглабидов – эта династия правила более столетия, – они вынудили его бежать из своей резиденции с такой поспешностью, что ему пришлось даже бросить своих наложниц. После этого в 909 году Абу Абдуллах посадил на трон Махди. Это был Саид, высокопоставленный член секты, потомок Абдуллаха аль-Каддаха, который называл себя потомком Али и принял имя Обайдаллах (Убайдаллах). Как халиф, основатель династии Фатимидов тщательно скрывал свои истинные идеи. Возможно, он проявил бы больше откровенности, если бы сценой его триумфа стала другая страна, к примеру Персия. Но он был обязан троном полуварварской орде, ничего не знающей о философии и философских рассуждениях, а потому он был вынужден не только лицемерить сам, но и удерживать передовых членов секты от несвоевременных и слишком смелых высказываний. Истинный характер секты не стал очевиден до начала XI века, когда власть Фатимидов была установлена прочно и им нечего стало опасаться. Тогда же, благодаря их сильным армиям и огромным богатствам, они стали придавать мало значения своим предполагаемым наследственным правам. Говорят, халиф Муизз, когда его попросили доказать свое происхождение от зятя пророка, наполовину достал меч из ножен и сказал: «Вот моя генеалогия». После этого он бросил несколько горстей монет прохожим и добавил: «А вот и доказательства». Но сначала исмаилиты напоминали некоторые другие мусульманские секты своей нетерпимостью и жестокостью. Набожные и ученые факихи подвергались наказаниям и истязаниям за то, что уважительно отзывались о первых трех халифах, или забыли шиитскую формулу, или выносили фетву согласно кодексу Малика. Обайдаллах даже приказал проклинать всех сподвижников Мухаммеда, за исключением Али, в публичных молитвах. От обращенных требовалась безусловная и абсолютная покорность. Чтобы ему не перерезали горло, как неверному, муж должен был наблюдать, как насилуют его жену, после чего его избивали и плевали на него. Обайдаллах, следует отдать ему должное, пытался ограничить жестокость своих солдат, но успеха не добился. Его подданные, объявившие, что не испытывают нужды в невидимом Боге, с готовностью обожествляли халифа – сообразно с идеями персов, учивших, что божество воплощается в личности монарха, – но только при условии, если он позволит им делать все, что они пожелают. Со зверствами, творимыми этими варварами в городах, мало что может сравниться. В Барке их военачальник приказал разрубить нескольких горожан на куски и поджарить, потом заставил остальных отведать жареного мяса, после чего всех бросил в огонь. Лишившиеся надежд в этом мире, несчастные африканцы могли надеяться на что-то хорошее только в следующем. «Если Бог позволяет такие деяния, – писал современник, – ясно, что этот мир его не интересует. Но Судный день настанет, и Он будет судить».