Этот сарказм не скептика, а благочестивого мусульманина. В религии Ибн-Хазм был последователем доктрин захиритов, секты, которая твердо придерживалась священного текста и принимала решения по простой аналогии – иными словами, считала использование человеческого разума в трактовке канона порождением зла. В политике Ибн-Хазм поддерживал законную династию, ярым сторонником которой стал из-за своей фальшивой родословной. У Омейядов не было более верного и ретивого сторонника. Когда их дело казалось погибшим, когда Али ибн Хаммуд занял трон и даже Хайран, глава славян, ему подчинился, Ибн-Хазм был одним из тех, кто сохранил смелость. Окруженный врагами и шпионами, он тем не менее продолжал плести интриги и устраивать заговоры. Будучи энтузиастом, он считал осторожность трусостью. Хайран разоблачил его действия и, бросив его в тюрьму на несколько месяцев, чтобы охладить неуместный пыл, отправил его в ссылку. Тогда Ибн-Хазм воспользовался гостеприимством правителя Асналькасара, что недалеко от Севильи, и находился там, когда стало известно, что Омейяда Абд-ер-Рахмана IV провозгласили халифом в Валенсии. Ибн-Хазм немедленно отправился к нему, чтобы предложить свои услуги, и храбро сражался в битве, которую Муртада проиграл из-за предательства мнимых друзей. Потом он попал в руки победивших берберов и некоторое время провел в плену.

Ибн-Хазма впоследствии объявили самым ученым человеком своего времени и самым плодовитым испанским писателем. Но вначале он был, прежде всего, поэтом – самым элегантным поэтом мусульманской Испании. Он еще не успел лишиться иллюзий, поскольку был всего на восемь лет старше своего молодого суверена. И у него тоже был роман – очень простой, но он описал его так откровенно, безыскусно и одновременно с таким обаянием, что мы не можем не привести в этой книге его рассказ. При этом мы постарались опустить особенно надуманные метафоры, украшения и мишуру, которые в глазах араба придают тексту изысканность, но более сдержанному западному читателю представляются неуместными.

«В доме моего отца жила дама, которая выросла под его крышей. В возрасте шестнадцати лет она отличалась несравненной красотой, умом, скромностью и добротой. Шутки и лесть утомляли ее. Она мало говорила. Никто не смел за ней ухаживать, но ее красота овладела каждым сердцем. Гордая и скупая на знаки благосклонности, она была соблазнительнее самой изощренной кокетки. Сдержанная и не склонная к фривольным развлечениям, она в совершенстве владела лютней.

Я был очень молод в те дни, и все мои мысли были только о ней. Иногда я слышал, как она говорила, но только когда другие были рядом, и в течение двух лет я искал возможности поговорить с ней наедине. Однажды зрелище вроде тех, что часто устраиваются во дворцах сильных мира сего, было в нашем доме, и на него пригласили всех женщин нашей семьи, а также вольноотпущенников и других зависимых от нас людей. Проведя часть дня во дворце, дамы проследовали в бельведер, откуда открывался великолепный вид на Кордову и окрестности. Они расположились так, чтобы садовые деревья не загораживали им обзор. Я присоединился к ним и подошел туда, где стояла она. Увы, она, заметив меня рядом, перешла на другое место, откуда тоже был хороший обзор. Я последовал за ней. Она снова ускользнула. Она хорошо знала, какие чувства я к ней испытываю. Ведь женщины имеют больше опыта в распознавании любви, которую к ним испытывает мужчина, чем бедуин в отыскании следов в пустыне ночью. К счастью, другие дамы ничего не заподозрили – они были слишком заняты выбором места, откуда открывался самый лучший вид, чтобы обращать внимание на меня. Затем компания спустилась в сад, и те, кто обладал привилегией возраста и положения, попросили владычицу моего сердца спеть. Она взяла лютню, настроила ее со скромностью, которая в моих словах удвоила ее достоинства, и спела стихи Аббаса, сына Ахнафа.