Остается лишь сказать о том, до какой степени константинопольские монахи во время долгой иконоборческой смуты оставались верны своим религиозным обязанностям и православию. Императоры, для которых было так важно привлечь на свою сторону самых видных представителей монашества, добились в своей попытке хотя бы частичного успеха или нет? Это нелегко узнать, потому что так же, как в случае с историей преследования христиан в первые века, «историки церкви знакомили нас с теми, кто мужественно сопротивлялся, а не с теми, кто имел слабость отступить». Нельзя сомневаться в том, что равнодушные и честолюбивые люди, всегда готовые предать свои убеждения ради выгоды, и образцовые чиновники, которые сделали своей профессией во всем следовать предпочтениям хозяина, быстро приняли решение в пользу религии императора.

Историк Феофан и автор жития Стефана Нового совершенно точно называют число монахов, пострадавших вместе с мужественным настоятелем, но нигде нам не сообщают, сколько было тех, кто последовал печальному примеру монахов-иконоборцев Константина или Леканоманта, которых милостивый к ним император призвал на Патриарший престол. Очень часто встречаются описания пыток, которым подвергали ортодоксов: их завязывали в мешки и бросали на дно моря, им вырывали или сжигали бороду, их бичевали, уродовали им носы или выкалывали глаза; иногда им предлагали самые опасные соблазны и предлагали немедленно сделать выбор между женитьбой и ослеплением; но те, кто оказался слаб и не устоял, известны нам гораздо меньше, чем те, кто сопротивлялся, и писатели православной партии, упоминая о сдавшихся, всегда проявляют сдержанность, которая плохо сочетается с пытливостью историков.

Однако в последний период борьбы в переписке и катехизисах святого Феодора можно найти ценные сведения, которые становятся еще ценнее оттого, что он писал о только что случившемся и не заботился об общественном мнении.

В начале преследований, организованных Львом Армянином, все столичные игумены были согласны с настоятелем

Студийского монастыря в решении сопротивляться претензиям императора на роль религиозного теоретика; немного позже, в 817 году, таких настоятелей осталось всего четыре, а в 818 году всего три игумена подписали вместе с Феодором прошение, направленное папе Пасхалию. «Почти все души слабеют, – писал Феодор, – и дают нечестивым подтверждение правоты ереси. Епископы Смирны и Херсона сдались, среди настоятелей так же поступили игумены Хрисопольского монастыря, монастыря Диоса и Хары, а также почти все столичные игумены». В каждом монастыре монахи следовали примеру своего настоятеля, и, значит, большинство игуменов и монахов столицы и ее пригородов отступили от ортодоксальной веры. Только Студийский монастырь благородно и постоянно боролся за нее. Разумеется, и там были прискорбные случаи отступничества, и Феодор заботливо сообщал об этом всем подчиненным ему братьям, прося их молиться за виновного и предупреждая, что все они слабы; но гораздо больше в этой обители было доблестных людей, которых не пугали ни пытки, ни мученичество. «Вы, – говорил он подчиненным ему монахам, – являетесь, по милости Божией, светом для Константинополя, а возможно, для всего мира».