Возрождение опять началось с монастырей, но в этот раз не со столичных, которые находились слишком близко к очагу ереси и были слишком открыты для любых ударов, а из двух более далеких и более спокойных мест – из Палестины и из Южной Италии. В монастыре Святого Саввы возникла вокруг святого Иоанна Дамаскина и Космы Иерусалимского процветающая школа мелодов. Они почти полностью отказались от старой формы кондака ради нового жанра, введенного Андреем Критским. И как возглас был характерной чертой первого периода греческой гимнографии, а тропарь второго, так канон стал отличительным признаком третьего периода.

Иоанн Дамаскин, кажется, довел этот жанр до совершенства, и биограф Иоанна подает дарованию и призванию этого нового творца гимнов краткую характеристику: «Он взял арфу пророков и псалтирь Давида, чтобы сочинить новые песнопения. Потом он своими аккордами полностью затмит песнопение Моисея и победит хор Марии. Он заставит исчезнуть мирские мелодии Орфея и заменит их духовными гимнами. Он будет подражать херувимам. Он построит все церкви в ряд, словно девственниц, бьющих в бубны, вокруг Иерусалима, их матери, и в новом песнопении еще раз расскажет о смерти и воскресении Христа. Никто не выразит лучше, чем он, догмы веры и не разоблачит более ученым образом уклончивую и лукавую ересь. Из его уст будут изливаться благие слова, и он будет говорит о делах Царя Небесного, которые всегда будут выше любого восхищения».

Мы не станем пытаться описать поэтическое творчество Иоанна Дамаскина и Космы, а лишь укажем, что они оба блистали в первом ряду творцов палестинской гимнографической литературы, оба являются самыми значительными представителями поэзии в жанре канона. Иоанн был если не создателем, то по меньшей мере реформатором «Октоиха», самой распространенной богослужебной книги в греческой церкви, в которой объединены в восемь групп, согласно восьми музыкальным тонам, тропари и каноны, посвященные Воскресению, Кресту, Деве Марии. Косма, по словам господина Крумбахера, был в гораздо меньшей степени поэтом, чем Иоанн, но поэзия обоих имеет общие черты. Образцом для обоих, видимо, был святой Григорий Назианзин. Известно, что Косма оставил комментарии ко многим поэтическим произведениям этого святого. Оба (и это хорошо заметно) намного сильнее, чем их предшественник Андрей Критский, были настроены против простоты Романа и его школы. Мастерское владение формой, разнообразие, техника конструирования поэтического произведения казались им важнее, чем теплота чувства и ясность его выражения. Иоанн с удовольствием занимался трудными и утомительными поэтическими безделушками. Вместо того чтобы ограничиться простейшим акростихом, который с помощью ощутимого знака помогает отличать строфы одну от другой и указывает начало каждой, как делали древние мелоды, он подбирает начальные буквы стихотворных строк согласно сложному акростиху, состоящему из дактилических двустиший. Такое словесное жонглирование, разумеется, вредило ясности изложения, и многие отрывки у него так же непонятны, как некоторые хоры древнегреческих поэтов. Иоанн, единственный из мелодов, снова стал использовать в религиозной поэзии принцип долготы. Его три канона, посвященные Рождеству Христа, Богоявлению и Пятидесятнице, написаны ямбическими триметрами, однако новая техника сохраняет в них свои права благодаря одному излишеству: в результате дополнительных стараний и поисков ударные слоги расставлены через одинаковые промежутки. У Космы, как и у Иоанна, «усилия эрудита и мистика богословия одерживают верх над поэтическим чувством». В их произведениях видны свидетельства большой проделанной работы, в изобилии встречаются редкие грамматические явления, утонченные изыски, причудливые и сложные выдумки. Именно с их помощью Иоанн и Косма сумели приобрести и дольше всех остальных византийских религиозных поэтов удержать восторженное восхищение византийцев.