Тем временем Ася Дурова тайно отправляла на Запад множество трудов, которые по цензурным соображениям не могли быть опубликованы их авторами в СССР.

Александр Солженицын знал, что у отца Александра Меня есть связь с Западом, и просил его о помощи в передаче туда своих материалов. «Он готовно и очень уверенно сказал: „Да, конечно, пока мой канал не засорился“. И он — взял. И — выполнил», — вспоминал Солженицын свой разговор с отцом Александром.

Отец Александр вел тогда неофициальные семинары в молодежной среде, а главным организатором в приходе в те годы был Евгений Барабанов. Через двоих посредников, включая Евгения Барабанова, материалы передавались от Солженицына во французское посольства человеку, которого Солженицын не знал и которого условно называли «Вася» (много позже Солженицын узнал, что «Вася» — это она, и притом монахиня). Эта цепочка действовала безотказно три года, начиная с передачи машинописи «Августа четырнадцатого» в издательство «ИМКА-пресс» в 1971 году, и ни разу не была выслежена КГБ.

«Все подробности об этой легендарной „Васе“ мы стали узнавать только уже на Западе, а весной 1975-го в Париже познакомились и с нею самой, — вспоминал А. И. Солженицын. — Католичка, монахиня, — это оказалось верно, но — я воображал ее хрупким ангелом — вошла в наш гостиничный номер этакая русская провинциальная добрая толстуха, без сомнения превосходная хозяйка (легче всего представить ее, как она угощает соленьями-печеньями многочисленных гостей), с русским выговором не только полностью сохраненным, как уже мало сбереглось в эмиграции, но — аппетитнейшим, но сочным, как уже и в Советском Союзе подавили, не умеют говорить так».

Бойкая и смелая, быстро-расчетливая и вместе с тем сердечная, Ася свободно освоилась в советских реалиях, сочетая твердость и приветливость в общении с советской администрацией и рабочими, — и оказалась настолько к месту, что и последующие послы с удовольствием продолжали с ней работать. Будучи вынужденной общаться с сотрудниками КГБ, периодически навещавшими ее и пытавшимися ее завербовать, посулив материальные блага (к которым Ася была совершенно равнодушна), она все же нашла способ сохранить с ними приемлемые отношения и снять подозрения. Одновременно Ася всё больше знакомилась с диссидентами и людьми высокой культуры, включая Синявского и Даниэля, Марию Юдину и Надежду Мандельштам, священников Александра Меня и Дмитрия Дудко, у многих бывала дома и даже крестила детей Евгения Барабанова.

«То, что была Ася Дурова — особенное сочетание хозяйственности, находчивости, сметки, смелости и обезоруживающей доброты-простоты, позволило ей годами вести напряженный, может быть, главный, нелегальный канал из России на Запад, даже не имея дипломатического иммунитета, — такое вести, на что не отваживались защищенные (но служебно-карьерные) дипломаты, — продолжает А. И. Солженицын. — Она обычно и посылала — не через дипломатов, а так, с разными случайными людьми, то — со знакомыми по старой парижской жизни, по колледжам, чаще и не говоря, что повезут криминал. „Второстепенное всегда берут легче…“ „Какое-то чутье“, с кем можно, с кем нельзя, — никогда не подводило. Так, через несколько звеньев, были подключены к ней и мы — с осени 1968-го, с первой передачи пленки Дмитрия Панина[271]. В феврале 1971-го она согласилась взять „Август“ в виде рукописи — а ведь никакого плана не было, никакой решенной возможности. Но ехал в Париж случайный французский полицейский — и хозяйственная Ася, вечно и занятая цветами, пирогами, тортами, чем же другим? — попросила его о такой любезности: отвезти большую коробку конфет для больной монахини. Галантный полицейский и взял безо всякого сомнения, повез без всякого душевного стеснения. Так выехал „Август“».