Если говорить о деле Мухитдина Ходжи, то юридические заключения по данному делу, адресованные русским чиновникам, соответствовали традиционной мусульманской юридической логике. Они опирались на многовековую практику толкования, теория которой определялась ханафитским мазхабом. Очевидно, среднеазиатские правоведы не отказались от данной практики и не посчитали ее неактуальной для работы в колониальных условиях. Сборники фетв, составленные среднеазиатскими улемами в колониальный период, демонстрируют то, что найти верный ответ на вопрос, поступивший, например, от прокурора или другого русского чиновника, не было для муфтия менее важно, чем представить в доколониальный казийский суд верное заключение о той или иной правовой норме. Фетвы доколониального периода нашли свое место в колониальных сборниках, что показывает, что подобные правовые тексты воспринимались теми, кто их собирал и издавал, как эквиваленты фетв[938]. Наличие таких текстов в сборниках фетв подразумевает, что с точки зрения среднеазиатских правоведов взаимодействие с русскими чиновниками давало возможность для юридической герменевтики.

Данное наблюдение вновь приводит нас к бурдьёвскому понятию юридического поля, которым я пользуюсь для описания правовой системы узбекских ханств. Практики выдачи фетв в колониальной Средней Азии свидетельствуют о том, что русские чиновники были заинтересованы в теоретической дискуссии с мусульманскими правоведами гораздо сильнее, чем ханы и эмиры, и активнее участвовали в обсуждении шариатских норм. Соответственно, русские власти не только использовали иной образ действий, чем мусульманские государи, но и играли гораздо более деятельную роль в формировании исламского юридического поля. Несомненно, мусульманские правители были непосредственно заинтересованы в получении фетв, одобряющих их политику. Например, мы находим свидетельства, что члены кунгратской династии в Хиве получали фетвы, оправдывающие их намерения конфисковать имущество, принадлежащее бывшим чиновникам, виновным в должностных злоупотреблениях и смещенных с поста[939]. Нам также известно, что Шахмурад ибн Даниялбий, мангытский правитель Бухары (годы правления: 1785–1800), на основании фетвы развязал войну с шиитским племенем кызылбашей[940]. Встречаются и случаи, когда мусульмане подавали иски в ханский суд и приносили фетвы в качестве доказательства. Однако нам неизвестны случаи вмешательства среднеазиатских государей в дела муфтиев, работавших в суде. Не встречаем мы и эпизодов, когда эмиры или ханы вступали в диалог с правоведами и самолично изучали фетвы, чтобы одобрить или осудить то или иное поведение тяжущихся сторон. В противоположность этому, русские должностные лица, по всей видимости, полагали, что с помощью фетв смогут отличить верное толкование исламского закона от неверного. Из административных практик российских колонизаторов также очевидно, что русские относились к фетвам как к текстам, аналогичным статьям кодексов и имеющим решающее юридическое значение при слушании дел, рассмотрении прошений, вынесении судебных решений и постановлений.