Данному делу посвящена другая моя работа[956], в которой я задаюсь вопросом, имел ли место блеф со стороны истца. Я предположил, что брат покойного, не найдя свидетельств в пользу своего обвинения, попросту сдался перед лицом неминуемого проигрыша. Однако существует и другое предположение: возможно, глубокая убежденность в виновности троих подозреваемых подтолкнула истца к тому, чтобы предать преступление огласке и продолжать обвинение вопреки отсутствию доказательств. Убийство в Мангышлаке напоминает нам, что решение подать в суд не всегда имеет под собой рациональную подоплеку, но может являться отражением когнитивного процесса, основанного на моральных представлениях – идеалах, убеждениях и надеждах. Исследуя правосознание жителей Средней Азии при российском правлении, я пытаюсь показать, что данные моральные представления всегда обусловлены историческим контекстом, поскольку они имманентно присущи опыту самости. Казашка Тиник-Ай, с которой мы познакомились в главе 2, пыталась привлечь внимание русских властей к убийству ее ребенка. Для нее сфабриковать ложное обвинение против казия было абсолютно нормальным вариантом действия. Именно это она могла – и должна была – сделать, чтобы ее услышали русские. Наш источник не содержит указаний на то, что Тиник-Ай воспринимала свое решение как сложную моральную дилемму. Поэтому я полагаю, что и подача прошения, и обвинение народного судьи было в ее глазах легитимным средством обнародования проблемы и способом потребовать возмещения ущерба. Изменение правосознания также проявляется в юридическом мышлении. Чтобы доказать законность своего поведения как народного судьи, Мухитдин Ходжа ссылался как на сборники фетв, так и на статьи имперского Положения. Каждое участие, будь то со стороны простой казахской женщины или видного ташкентского правоведа, служит отражением новой системы значений, а соответственно, указывает на наступление эры новых возможностей.

Так как книга «Идеи о справедливости» посвящена теме изменений, возникает вопрос, осознавали ли сами мусульмане культурные изменения в исламском юридическом поле, спровоцированные колониализмом. Более чем полвека изучения колониализма как в рамках истории империй, так и в рамках исламских исследований дали нам большое количество научных работ. Однако вместе с тем возникло множество предположений и нарративов о «колониальном шариате», требующих анализа и доработки. Один из этих нарративов предполагает, что в XIX веке шариат претерпел трансформацию, которая в итоге привела к тому, что многие наблюдатели называют разрывом (rupture). Процесс трансформации, как правило, интерпретируется как результат модернизации – то есть некоей неизбежной эволюции, в ходе которой навязывается определенная западная эпистема, включающая новые требования кодификации, отличные от прежних институциональные механизмы, а также иное восприятие окружающего мира. Перед нами нарратив о неизбежности упадка, который рисует шариат как окончательно разрушенную систему, не поддающуюся восстановлению.