— Да как он устроиться-то на работу? — в недоумении обратился к сыну Леонид Федорович. — Он же в розыске.

— Ну и что? Вполне можно работать неофициально. И вариантов полно…, — Майский вдруг остановился, услышав донесшийся с кухни громкий щелчок, но поняв, что это подал сигнал вскипевший чайник, продолжил. — Поехал бы даже на север. Я ему предлагал несколько неплохих вариантов. Так он же не захотел. Там же трудиться надо, а он привык всю жизнь заниматься тем, чем вздумается.

— Дядя Паша под чьим-либо руководством работать теперь не сможет, — осторожно заметила Марина. — Он боится, что не оправдает надежд, боится не справиться — у него вера в себя пропала.

— Никакая вера у него не пропала, — недовольно буркнул Майский. — Просто самомнение огромное. Ему же надо, чтобы обязательно по имени-отчеству обращались. Как он с таким самомнением на кого-то работать будет?.. Хэ-х, — усмехнулся Майский, — вы выдели, какие он ценники в магазине понаделал? Он же на каждом из них свою роспись поставил! Нет, ну не глупо ли?

— А что здесь такого? — как будто даже возмутился Леонид Федорович, делая это в свойственной ему беззлобной манере. — Ну, расписывается, и что? Они с Тамарой и в старом магазине всегда так делали: ценники подписывали, чтобы продавцы на товар свою накрутку не делали.

— Я тоже сначала подумал, это у него с тех времен привычка осталось. Но потом понял, что здесь другое, — заметил Майский, обращаясь по очереди то к отцу, то к Марине. — Во-первых, сейчас он сам у себя продавец и смысл в таком своеобразном подтверждении цены полностью пропал; а во-вторых… вы бы видели, как тщательно, с какой любовью он выводит свою роспись на каждом ценнике, на самой захудалой брошюрке, стоимостью в пятнадцать рублей. Ему это нравится, это своеобразное самолюбование такое… А как он рассуждать на разные темы любит! Привык, что в городке ему все в рот заглядывали. Конечно — там королем ходил. Разве захочет он сейчас на кого-то работать?

— Дяде Паше сейчас тяжело: все имел — и все потерял, — задумчиво сказала Марина. — Я сколько раз его не видела — он непременно в одной и той же одежде был. Уже полгода: и весной, и летом, и осенью — всегда в черных своих стоптанных туфлях, брюках и рубашке этой синей. Рубашка вся рваная, по краям рукавов нитки торчат; зашита кругом, да так неумело зашита…, — печально проговорила она, и вдруг вскинув голову, обратилась к Майскому: — Я слышала, он в религию ударился?

— Ударился, — согласно кивнул Майский. — Библию всегда с собой носит. При этом во все сразу верит: и в Христа, и в Будду, и в Фэн-Шуй.