— А у меня вторая, — ответил Майский.

Иван Сергеевич перестал улыбаться. Он склонил голову, опустил глаза на уже полупустой бокал с пивом и начал судорожно вертеть его в руках.

— На самом деле нет у меня никакой инвалидности. Все это липа. Просто… надо же на что-то жить. А так всем хорошо… и мне, и Белокобыльскому… и врачам из трудовой комиссии тоже…, — он поднял на Майского кроткий, взывающий к пониманию взгляд. — Все в доле и все довольны, — неуверенно улыбнулся он.

Майский встал из-за стола и, сняв с вешалки куртку, принялся наскоро одеваться.

— Вы уходите? — как-то заискивающе-виновато поинтересовался Иван Сергеевич. — Даже пирожок не съели; вон, только один раз откусили… и кофе не допили…

Майский одевался, не обращая уже никакого внимания на Ивана Сергеевича.

— А с Белокобыльским поговорите. И скажите, что от меня. От Ивана Сергеевича… Иначе он даже слушать не будет… Обязательно поговорите и скажите, что со мной знакомы…, — второпях проговаривал он вслед Майскому, который одевшись немедленно направился к выходу.

Солнце уже скрылось за домами, но было еще довольно светло и, вместе с тем, морозно. Майский же теперь вовсе не замечал холода. Он даже не задумывался о том, чтобы застегнуть верхние пуговицы куртки или поправить впопыхах плохо надетую шапку; он лишь машинально спрятал руки в карманы и направился домой.

В душе Майского все бурлило, кипело. То, что он услышал от Ивана Сергеевича, ввергло его в состояние крайнего смятения. «Как же это может быть?! — задыхаясь, вопрошал он про себя, не в силах успокоить сбившиеся легкие, которые судорожно хватали кислород в попытке поспеть за неистово колотящимся в груди сердцем. — Как такое вообще возможно?! Ну не может же он быть такой тварью! Ну не может этого быть!!!». Майский упорно не хотел верить тому, что услышал сейчас в кафе. Подсознание его, проникнутое до крайности обостренным и вместе с тем всюду ущемленным чувством собственной значимости, всячески отказывалось принимать информацию, которая рождала невыносимые, до невозможности мучительные переживания. Но глубоко внутри Майский понимал, что все услышанное правда и душа его металась в отчаянии. «Это что получается: он оформил этому тунеядцу и пьянице пенсию по инвалидности?! Не-е-ет, это берд какой-то! Не может этого быть!!! Каким же надо быть скотом, чтобы так поступать?! Как можно потом с этим жить?!! Тринадцать тысяч ему выплачивают!.. Инвалидам да пенсионерам жалкие подачки в пять тысяч, а этому алкоголику тринадцать!!! Что же это такое твориться?! Как он после этого людям в глаза смотрит?! Он же юрист!.. Ха-ах! Поначалу такой приветливый, отзывчивый был! Двуличная гадина!!! Заставил меня пробиваться через все возможные инстанции, а потом сидел и улыбался: "…фонд не может вернуть выплаты на прежний уровень… для N-ска не предусмотрены такие северные надбавки…"; про себя же, наверное, вовсю потешался над дурачком-инвалидом! Да он же просто ноги об меня вытер!!! Как о тряпку половую!!! — Майский сжал зубы. От нестерпимой обиды слезы наворачивались у него на глаза. Голова кружилась. — Завтра с самого утра туда пойду! Послушаю, что он будет говорить! В глаза ему посмотрю и сам все увижу!.. Завтра я его прижму!», — заключил он решительно.