Пожалуй, после этой ночи ты меня уже стал побаиваться, немного – но всё-таки побаивался, и это пошло тебе на пользу. А я после этой ночи перестала мучиться, я научилась играть в твои «маленькие игры», играть и выигрывать. Вот какой ценой сумела я обуздать в тебе зверя.

И если есть Судия в мире ином – хотя я в это больше и не верю, нет у меня полной, беззаветной веры, и всё же иногда в трудные моменты, в моменты вроде этого, мне кажется, что я чувствую на себе взгляд бессонного, всевидящего ока, чувствую страшный гнёт его всеведения и всепонимания, – если есть он, этот Судия, то ты и не пытайся, милорд супруг, водить его за нос. Не похваляйся величественностью своих грехов, не требуй тяжким трудом заслуженного проклятия, ибо как же мало знал ты все эти годы. Ты, величайший министр величайшей в истории человечества империи, ты робел, ты был слаб, ты шарахался от ответственности.

Это что, слёзы?

Слишком уж многих мы с тобой убили…

Мы? Не мы, а я – это я принесла в жертву свою добродетель, свою веру, своё спасение, сожгла их в чёрный пепел на алтаре твоего тщеславия. Ибо сколько бы ты ни болтал о корсарах и Бонапарте, в самом тебе не было стержня, не было стали. Ты плакал от одной только мысли, что нужно вздёрнуть этих ничтожных луддитов, не решался надеть кандалы на злокозненного и сумасшедшего Шелли – пока я тебя не заставила. И когда из наших учреждений стали приходить отчёты с намёками, просьбами, а затем и требованиями предоставить им право уничтожать врагов Англии, это я их читала, это я взвешивала человеческие жизни, я подписывалась твоим именем, ты же тем временем пил и жрал и обменивался шуточками с этими людишками, которых называл друзьями.

А теперь эти идиоты похоронят тебя, а меня небрежно оттеснят в сторону, будто я – ничто, будто я ничего не совершила, и всё это из-за того, что ты умер. Ты их кимвал звучащий[156], их размалёванный идол. Кошмарные, из грязи произрастающие корни истории так и останутся во тьме, истина исчезнет бесследно. Истину зароют в землю, вместе с твоим раззолочённым саркофагом.

Нужно выкинуть из головы эти мысли. Я плачу. Они считают меня старой дурой. Но разве не было каждое наше преступление возмещено сторицей, возмещено благом для общества?

Услышь меня, Судия. Око, загляни в глубины моей души. И если я виновна – даруй мне милость свою. Я не искала удовольствия во всём том, что приходилось мне делать. Клянусь тебе, я не искала удовольствия.

Мастер Эмеритус[157] вспоминает Веллингтона

Мастер Эмеритус[157] вспоминает Веллингтона