Обычно в такие моменты солнце уже уползает на ряды многоэтажек, и вдоль дороги горят глаза-фонари. Жёлтые, они нагоняют странной атмосферы тоски и печали.

Таша не краситься, вообще не использует косметику. Только на разных фестивалях, когда нужно создать образ персонажа. Своих у Таши так и не появилось, но с лихвой хватает придуманных другими. Со своим любимым типажом тоже не определилась. Так и бегает от одного к другому.

Вечером Таша гуляет по людным улицам в наушниках, поднимает голову и скользит грустно - восторженным взглядом по крышам. Щемит, давит, тянет где-то внутри. Даже если Таша улыбается в компании, даже если смеётся — тоска никуда не пропадает. Просто на время оседает, остаётся фоном и уже не так настойчиво скребёт каждую чёртову секунду. Точно кислота — тоска настойчиво проникает в душу и никогда не собирается покидать облюбованного места. Таше уже даже не больно, хоть она иногда и плачет. Таше привычно.

И от этого делается ещё страшнее.

Она по детски надувает губки, когда Дикий чем-то недоволен и смотрит исподлобья, заламывая руки. Серые глаза вечно кажутся невинными и светлыми, точно талая вода. И Дикий каждый раз сдаётся с тяжёлым вздохом, ворчит и каждый раз оказывается обезоружен, до сих пор с этого поражаясь. Как он — суровый парень, который может голыми руками раскидать минимум троих безоружных противников может так просто покорятся девочке. А Таша девочка — как девушку Дикий её до сих пор не воспринимает, рычит на Лёху за шутки о весёлом хэштеге.

Таша ходит каждый день по лезвию ножа, рискуя сорваться в пропасть отчаяния. Когда теряется в городе, начинает паниковать — напрягает руку, сжимает, разжимает пальцы и как будто физически ощущает тепло большой ладони. Тогда становится легче — фантомная ладонь удерживает от падения и Таша продолжает балансировать с неловкой, робкой улыбкой.

Иногда Таше кажется, что все двери перед ней открыты и никогда не закрывались. Что не было всего этого кошмара и даже руки свои можно постараться полюбить. Таша ведь любит эстетику, бесконечно обожает меланхолическое настроение в себе, длинные рукава и худые ноги, выпирающие ключицы и искусанные губы. У насилия тоже есть эстетика и иногда Таше кажется, что она вся из себя её представляет. Со своими потаёнными комплексами, страхами и ощущением птицы в клетке. У птички сломаны крылья, кое-где не хватает перьев, но она продолжает звонко заливаться трелями, привлекая внимание к чудесному голосу.

— Детка, — с хриплым придыханием произносит Дикий и Таша тает под взглядом, сжимается и отвечает ему тяжёлым, судорожным вздохом. Ей до сих пор иногда срывает крышу, до сих пор иногда клинит и она начинает отталкивать его от себя, прижимая руки к груди. Таша благодарна Дикому как минимум за то, что в такие моменты он спокойно накидывает на неё одеяло и молча сидит рядом, гладит по всклоченным, коротким волосами и иногда целует в висок. Они никогда не продолжают после такого, за что Таша тоже прячет «Спасибо», натягивает толстовку, иногда даже футболку, и идёт за Диким на кухню травиться сигаретами и пить свежесваренный им же кофе.