Кирилл встрепенулся, нахмурился. Мимическая морщинка на лбу, как у его мамы…

— Ты пьяный, что ли?

— Трезвый. Трезвее некуда. — Глеб вытер слезы, размазал по губам красное, пахнущее медью.

— Это что, кровь? Отец, ты поранился?

— Пустяки.

«Не о том говорим… как всегда, не о том…»

У камина, вне поля зрения камеры, сидела Диана. Глеб Юрков любил ее — и в том числе по этой причине вспорол мясницким тесаком от паха до грудины, вынул толстые лиловые трубки кишок, проколол силиконовые подушки и аккуратно срезал губы ножницами. Фарфоровые зубки Дианы пришлось выбить молотком. Крови было!..

Любовь ранит. Вот в чем соль.

— Я скучаю, — сказал горько Глеб, — по тебе и по твоей маме. Мне так жаль. Боже, как мне жаль…

— Где Диана? — В расширенных глазах Кирилла читался испуг. — Можешь ее позвать?

— Это была ошибка, сын. Я… я несчастлив. Слишком много любви. Это груз… Позвоночник не вынесет столько…

Глеб зажмурился, глотая слезы.

— Пап! Папа, что с ней?

— Все документы в сейфе.

— Какой, к черту, сейф? Папа, что происходит?

* * *

Планшет ходил ходуном в руках. Тихонько жужжали флуоресцентные трубки. Кирилл уединился в туалете и смотрел, как его ополоумевший, покрытый лоснящейся кровью отец встает из-за стола.

— Папа, вызови скорую! Вызови полицию!

— Код от сейфа, — сказал отец, — дата твоего рождения. Прощай, сынок.

Глеб отвернул монитор, но в камеру влез косметический столик Дианы. Макияжное зеркало было забрызгано багровым. В нем отразился отец, вставляющий в рот вороненое дуло пистолета.