Но Оля… Оля планировала бросить его.

Она…

Губы Артема задрожали.

«Она не любит меня».

— Но не сбежала же! — Оля покраснела густо.

— Я же все видел. — Игорь Сергеевич говорил спокойно и строго. — Ты планировала просто напугать его, да? Не навредить, а проучить. Но шутка вышла из-под контроля. Скажи честно, как есть.

Оля уставилась на Артема, умоляя о помощи, но брат лишь тряс головой.

— Ты врешь! — закричала Оля, хватая его за шиворот. — Вшивый лгун! Разбалованная сволочь!

— Прекрати! — Игорь Сергеевич оттеснил Олю, прикрыл руками плачущего мальчика.

— Маменькин сынок! Вот ты кто!

— Я запрещаю тебе приближаться к брату. — Валентина Петровна хлопнула ладонью по столешнице. — И о произошедшем мы доложим вашему отцу.

У Оли не осталось сил на то, чтобы уточнить, что папаша Темы ей не отец. Она вперилась в свои дрожащие кисти и молчала.

15

15

Глеб Юрков любил сына — по-особенному, не так, как прочие, без сантиментов сопливых, но ведь любил.

И сегодня он плакал навзрыд от избытка любви, плакал впервые за четверть века. Даже на похоронах жены он не пролил ни слезинки, а теперь горячие — кипяток — ручьи лились по щекам. Ибо ничего в мире не имело значения. Обесценились акции, стали жалкими бумажками деньги, курс доллара потерял смысл. И на авансцену вышла нежность, дистиллированная, серной кислотой прожигающая нутро. Потому что Глеб слишком поздно постиг истину: богатства ничто по сравнению с чувствами.

И все сорок пять лет он был нищим словно церковная мышь.

— Чего наяриваешь? — На экране появилось лицо сына.

«Какой он взрослый, — испугался Глеб. — Какой чужой, и ничего уже не исправить».

— Кира… ты знаешь, что я тебя люблю? Знаешь?