Беверли забросила ногу Люку на бедро, наполовину оседлав его.
Айзенменгера очень заинтересовали эти следы около ануса.
Как будто услышав ее мысли, Люк запустил руку между ее ягодицами. Она шумно вздохнула.
Какое это имело значение? Что с того, если Билроту вздумалось перевернуть ее лицом вниз? Изнасилование остается изнасилованием независимо от того, вагинальное оно или анальное.
И что еще он обнаружил? Почему он разворотил лицо девушки?
Рука Люка переместилась на грудь Беверли, и это дополнительное возбуждение возымело свое действие. Уортон шевельнула задом, чтобы член вошел в нее на всю глубину, и в тот же миг ощутила тепло во всем теле. Люк медленно приступил к делу, и Беверли застонала от наслаждения. Она умудрялась стонать, не отрывая своих губ от губ Люка. Крепко обхватив его за плечи, она снова перевернулась на спину, согнула ноги и скрестила их на талии любовника.
Оторвавшись от ее рта, он издал нечленораздельный вскрик, затем, приподнявшись над Беверли на локтях, на несколько секунд замер в этой позе, закрыв глаза. Когда наконец он взглянул на лежавшую под ним женщину, та ухмыльнулась, вытянула руки над головой, ухватившись за изголовье кровати и выставив во всей красе свои идеальные груди.
— Ну, давай, Люк, трахни меня как следует, — пригласила она его.
* * *
Все рано или поздно кончается. Вот и теперь, когда ее любовник ушел к жене и сынишке, Беверли постаралась уснуть, но сделать ей это мешало щемящее чувство одиночества — недуг, время от времени нападавший на нее и никак не желавший подчиниться настойчивым попыткам Уортон его изгнать. И, как ни странно, чаще всего это чувство одиночества наваливалось на нее не тогда, когда она действительно оставалась одна, а на людях, например когда Беверли Уортон коротала время с коллегами в пабе или ресторане. Сознание своего одиночества охватывало ее, как правило, внезапно, будто специально для того, чтобы подчеркнуть, что она навечно обречена оставаться в стороне от людей. Этот контраст между внешним слиянием с толпой и внутренней отчужденностью, глубокой и непреодолимой, еще больше усиливал ее депрессию.
Она все еще ощущала отдельные не самые благовидные моменты недавнего совокупления, эти воспоминания обволакивали ее, слившись с темнотой, и потихоньку сводили на нет остатки полученного удовольствия. И почему, подумалось ей, она занимается сексом так, что пропадает вся его прелесть?
А ведь Беверли не всегда была такой. Когда-то она искренне стремилась сделать карьеру благодаря лишь своим способностям, а не через постель. Но очень скоро она поняла наивность своих стремлений. Несомненно, она, превосходившая умом и талантом большинство тех, кто был равен ей по положению, и многих, стоявших выше, рано или поздно выдвинулась бы, но это произошло бы весьма не скоро. Во всяком случае, идея воспользоваться своим телом для продвижения по службе впервые возникла у нее не на пустом месте — эту мысль ей не раз подсказывали шепотом в пустых коридорах или шумных пабах, прежде чем Уортон пришла к заключению, что этот путь, возможно, и вправду самый разумный.