71

— Теперь давай все сначала.

— Ты офигел?

— А что, похоже? Делай, что говорят, Касдан, и через пару часов будешь дома.

— Твою…

— Кто бы спорил. Ну, выкладывай.

И Касдан снова начал рассказывать. О храме Иоанна Крестителя. О Вильгельме Гетце. О допросе мальчишек. О том, что узнал от Насера. И о том, как нашел жучки. У него не было причин о чем-то умалчивать. Лучше накормить их досыта. И поскорее с этим покончить.

— А что ты знаешь об убийстве Вильгельма Гетца?

— Бедняга умер от боли. Ему прокололи барабанные перепонки.

— Орудие преступления?

— С этим непонятно. Анализ слухового органа не выявил ни следа чужеродных частиц. Да ты и сам все знаешь. К чему заставлять меня повторять?

Вместо ответа Маршелье продолжал стучать по клавиатуре. Даже смешно, что приходится сидеть в своем прежнем кабинете на стуле, предназначенном для свидетелей или обвиняемого. Он так и не понял, какова его роль.

— Так как же с первым убийством? — продолжал Маршелье. — Ты что-нибудь слышал об уликах?

Касдан рассказал об отпечатках обуви. О частицах дерева. Потом сам заговорил о втором убийстве. О Насере и его «тунисской улыбке». Увечья были нанесены не тем оружием, которым проткнули барабанные перепонки, а скорее всего, ножом, изготовленным в девятнадцатом веке. Он упомянул о цитате из «Мизерере». О глубинном смысле этой молитвы. О грехе и прощении.

Эти комментарии исходили от Волокина, но об этом он промолчал, чтобы не подставлять парня. В конце концов, у Воло еще все впереди.

— Как по-твоему, почему убили Гетца и Насера?

Сжавшись на стуле, Касдан сдержанно ответил:

— Чтобы заставить их молчать. Гетц собирался дать показания против Колонии. Наверняка он проговорился Насеру. Вам это прекрасно известно. Их обоих прослушивали!

— А что скажешь об убийстве отца Оливье?

Касдан объяснил логику, которой следовал убийца или убийцы. Молитва и увечья говорят о вине и отпущении грехов. Сказал он и о педофилии, в которой подозревали священника. О похищениях мальчиков из хора, к которым, возможно, были причастны Гетц и Манури…