— Выключите.

Старец улыбнулся, взял в руки магнитофон, нажал кнопку. Ксандр оставался возле окна.

— Вы удивлены?

— Удивлен чем?

— Полноте, вы с готовностью признали, что есть люди, рожденные, чтобы вести за собой, они наделены предвидением…

— Это ваше понятие, а не мое.

— Семантика.

— В каком бы состоянии я ни был… в какое бы состояние вы меня ни ввели… я вел разговор о вещах теоретических. Не практических. Это вы вкладывали слова в мою речь. Ничто из этого никак не связано с Эйзенрейхом.

— Это целиком связано с Эйзенрейхом. — Ландсдорф помолчал. — Если это была только теория, то почему она вызвала поначалу такие колебания?

— Я растерялся…

— В самом деле? Тогда почему же сейчас вы так истово не пожелали слушать? Говоря вашими словами, это всего лишь гимнастика ума ученого. Какой в этом вред?

— Меня нисколько не интересует…

— Или, хотите, я дам вам послушать отрывок нашей дискуссии о блюстителе, где вы разъясняете сложные взаимоотношения между знанием и обманом? Или, скажем, обмен мнениями, в ходе которого вы предлагаете объяснения тех разделов манускрипта, которые вызывают наибольшее беспокойство? Ваши замечания весьма убедительны.

— Зачем вы это делаете? — спросил Ксандр. Ландсдорф ничего не ответил. — Укор совести? Не в этом ли суть: вам нужно одобрение всего вами содеянного, нужно услышать, как это благородно, что все мы должны быть вам благодарны за то, что вы взяли на себя такую ответственность? Извините. Вы не получите поддержки от башни из слоновой кости…

— Ваше одобрение мне не нужно.

— Тогда зачем?

Ландсдорф опустил магнитофон в карман.

— Говоря вашими словами, люди слабы.

— Это не ответ.