Семейность, родственность была только монашеской: аскетическая простота с такой же аскетической жесткостью. И вот сейчас, неумело поглядывая на Дину и не зная, что ей сказать, ощущал, что что-то горячее начинает жечь внутри, болезненно ломать годами затвердевшую структуру миропонимания и мироощущения. Это новое, материнское от нахлынувшей памяти жаркой всеохватывающей волной наполнило его и уже не покидало. И вся эта детская глубинная нежность, липко коснувшаяся его, сдерживалась суровой действительностью и опасностью бытия.

Дина вдруг перестала плакать. Не поднимая больших глаз, с состраданием объясняла Русу:

— Ты переродился. Из человека превратился в бродячую гиену. Жадную до смерти. Твоя жестокость, хоть и объясняется защитой, но она создала из тебя нечеловека. Ты убийца: самый натуральный. Ты уже не можешь и не хочешь понимать людей. У тебя, как у вида, сохранилась только общая жалость к человечеству. Но на самого человека тебе наплевать. Ты робот, кукла, киллер. Ты становишься опасен для людей. Тебе необходима семья, жена, чтобы ты очеловечился. Иначе тебя ждет смерть, как у брошенной подворотней собаки. Дина замолчала, но слезы продолжали литься по ее горячим щекам.

Рус никак не ожидал услышать из уст четырнадцатилетней девушки такие глубинные измышления. Он признавал правоту ее слов, но они как бы к нему не относились и он в оправдание ничего сказать не мог.

Услышанное все же заставляло задуматься по-новому, иначе оценить прожитое и проделанное. Ему, как тогда, в двухлетнем возрасте, хотелось спросить о вспыхнувшем и оставшемся тлеющей спичкой в памяти.

Те, кто убил его мать и отца, в какой степени они были человеки? Но знал: и Дина не ответит, и он долго будет мучиться вопросом, который бередит умы мудрецов. Жесткая действительность не признает мудрости, тем более милосердия. Это можно понять, но невозможно объяснить.

— Дина, — заговорил Рус, не зная, как он продолжит свою мысль, но говорил то, что выходило спонтанно из его души, — ты напоминаешь мне мою мать, которую я сейчас вспомнил умирающей. И этим ты очень близка мне. Я бы хотел, что бы ты была рядом, но я не имею права распоряжаться чужой судьбой, подставлять под опасность лишения жизни.

А мне для удовлетворения внутреннего состояния вполне хватает, что я смог помочь брату по несчастью, что смогу помочь тебе, чтобы ты была дома и была там счастлива. Мне моя жизнь менее всего доставляет полноту существования. Я уже не жду чего-то большего. Давно готов к смерти. И меня не волнует, как меня пристрелят. Свое полезное в жизни, что смог, я сделал. Мое место в горах. Меня еще, наверное, ждет на крутых склонах вечный Гу-ру. Если я дойду туда, то может быть найду свое философское успокоение. Ты права: наверное я уже не могу называться человеком. Слишком много крови на моей тропе. Но убивать каждый раз, даже за правое дело, мне становится труднее. Мне надо уйти туда, где я не опасен. Это горы. Это мои духовные отцы. Это вечный Гу-ру.