— Они находят семьи? На западе? У христиан?

— Вроде да. Я спрошу. Может, он знает еврейскую семью.

— Нет. Немецкий мальчик. Чтобы в следующий раз он был в безопасности.

— Ты хочешь, чтобы он остался немцем? — удивленно спросил Джейк. Бесконечный скрученный шнур.

— Я хочу, чтобы он жил. Вы американцы — откуда вам знать? Как живут здесь люди. Но обещай мне, семья, а не лагерь.

— Я не могу обещать тебе этого, Рената. Я не знаю. Я поговорю с пастором. Сделаю все, что смогу. Я постараюсь.

— Но ты заберешь его от фрау Мецгер? Прежде, чем она его сдаст?

— Рената, я не могу обещать…

— Нет, пообещай мне. Солги. Боже, неужели ты не понимаешь, что я должна сказать это самой себе? Я должна думать, что все будет в порядке.

— Я не буду тебе лгать. Я сделаю то, что смогу. Будь довольна этим.

— Потому что мне нечего предложить взамен, ты это хочешь сказать. Короче, евреев больше нет.

Джейк отвел взгляд. Каждую неделю новый список, торговля собой, не имея другого способа выжить. Он должен был стать одним из ее начальников.

— Что говорят о суде? — спросил он, пытаясь сменить тему.

— Мои адвокаты? — с оттенком презрения сказала она. — Советуют быть умнее, изображать наивность, как будто я не понимала, что делала. Сожалеть о содеянном.

— И?

— Сожалеть недостаточно. Для меня недостаточно. Я не могу забыть об этом. Я все еще вижу их лица, как они смотрят на меня. Я не могу прогнать их.

— Одна минута, — прокричал по-немецки конвоир.

Рената вытащила из пачки сигарету.

— Еще одну, — сказала она по-английски, — на посошок. Правильно, да? На посошок?

— Да. Я вернусь.