Вот тут-то возле нашего дома и появился Брендан. Хотя уже прошло время, но я сразу его узнала. Мать как всегда была чем-то занята, и я в одиночестве торчала у нас в саду, слушая, как Эмили у себя дома играет на пианино — она играла Рахманинова, что-то очень нежное и немного меланхоличное. Окна были открыты, и я все отлично слышала. Под ее окном было полно роз, которые как раз расцвели, и для меня это было подобно окну в волшебную сказку. Я все ждала, когда же появится принцесса — Спящая красавица, Белоснежка или, может, Волшебница Шалот…

Конечно, Брендан был никакой не Ланселот. Он носил коричневые джинсы и легкую бежевую ветровку из плащовки, в которой выглядел как запечатанный конверт. А еще при нем всегда была сумка с книгами. Волосы у него теперь были еще длиннее, чем раньше, и вечно падали ему на лицо. Проходя мимо, он услышал музыку и остановился шагах в пяти от садовой калитки. Меня он не заметил: я сидела на качелях под плакучей ивой. Но я хорошо видела, с каким выражением лица он внимает игре Эмили, видела ту легкую улыбку, что блуждала у него на губах. Вдруг он вытащил из сумки фотоаппарат с телеобъективом и с какой-то совершенно невероятной ловкостью сделал несколько десятков снимков — щелк-щелк-щелк, точно падающие костяшки домино, — потом снова сунул камеру в сумку и собрался идти дальше…

Но тут я слезла с качелей и направилась к нему.

— Эй!

Он обернулся; вид у него был затравленный, словно его поймали на месте преступления; увидев меня, он, судя по всему, немного расслабился.

— Привет, я Бетан! — представилась я.

— Б-Брендан.

Я оперлась локтями о калитку.

— А ответь-ка мне, Брендан, зачем ты фотографировал дом Уайтов?

Он явно встревожился.

— Прошу тебя… Если т-ты кому-нибудь с-скажешь, у меня будут большие неприятности. Я же… п-просто фотографировал, и все.

— Сфотографируй меня, — предложила я, улыбаясь, как Чеширский кот.

Брен огляделся, усмехнулся и кивнул.

— Ладно. Но только если ты пообещаешь никому об этом не говорить, Б-Бетан. Никому ни слова, хорошо?

— Даже маме?

— Маме тем более.

— Хорошо, я обещаю, — согласилась я. — А почему ты так любишь фотографировать?

Он посмотрел на меня и улыбнулся. За неопрятной завесой волос его глаза оказались на редкость хороши — с длинными, густыми, как у девочки, ресницами.

— Это не простая камера, — сообщил он, на этот раз ничуть не заикаясь. — Благодаря ей я могу заглянуть тебе прямо в душу и увидеть там все, что ты скрываешь. Могу понять, хорошая ты или плохая, молилась ли ты накануне, любишь ли ты свою маму…

Глаза мои невольно раскрылись от удивления.