«Какое-то, а занятие. Вечер выдался скучным, так давайте взорвём город».

Но эту мысль я озвучивать не стал.

— У тебя явные способности к иностранным языкам. Ты мог бы стать учителем, переводчиком.

— Всю мою жизнь я ничем не мог порадовать великого Бизо. А кроме него, ни один мужчина, ни одна женщина — совершенно никто не хотел, чтобы я его или её порадовал. Стань я учителем — его бы это не впечатлило. А вот отомстить за смерть матери… я знал, тогда он будет мною гордиться, — губы разошлись в ослепительной улыбке. — Я знал, за это мой отец любил меня.

— Правда? — полностью изгнать из голоса презрение мне не удалось. — Ты уверен, что любил? Он не прислал тебе ни единой рождественской открытки.

Улыбка поблекла.

— Я уже говорил, он никогда не был хорошим отцом. Но уверен, любил меня за то, что я сделал в Сноу-Виллидж.

— Я не сомневаюсь, что любил, Панч, — подала голос долго молчавшая Лорри. — Думаю, ты сделал то, что должен был сделать, — этими словами она напомнила мне о цели нашего приезда: мы хотели расположить его к себе, а не настраивать против себя.

Её одобрение, лживое для моего уха и искреннее для его, вернуло улыбку на лицо Панчинелло.

— Если бы в ту ночь в Сноу-Виллидж всё прошло, как я и планировал, ты прожила бы эти годы со мной, а не с ним.

— Что ж, тут есть о чём подумать, не так ли? — и она ответила улыбкой на улыбку.

— Синдактилия, — повторил я.

Он моргнул, улыбка ушла, её место заняло недоумение.

— Ты так и не сказал, откуда узнал об этом.

— С пальцами на руках у меня всё было в порядке, но я родился с тремя сросшимися пальцами на правой ноге и двумя — на левой.

— Да что это за жуткая больница? — в его голосе слышался скорее ужас, чем удивление.

Иногда казалось, что он в здравом уме, иной раз его безумие не вызывало ни малейших сомнений. Ему хватило ума защитить диплом по юриспруденции и выучить несколько языков, и при этом он мог ляпнуть такую вот чушь.

— Больница тут ни при чём.

— Мне следовало взорвать и её.

Я вопросительно взглянул на Лорри.