Он брезгливо отвернулся от крошечного окошка, словно за ним была комната ужасов. Его сердце оставалось холодным при виде этих несчастных. Он приехал, чтобы решать свои собственные проблемы, не имеющие отношения ни к Богу, ни к вере.

Канези произнес тихим, дрожащим голосом:

— Кто из них уже мертв? — Но тут же он осекся. — Нет-нет, ради Бога, не говорите ничего… я не хочу знать.

Джордан почувствовал, как внутри взорвалось, как граната, презрение. Перед ним стоял жалкий старик, судорожно цепляющийся за ускользающую из рук власть.

— Скажу только, что из посвященных высшей ступени почти никого не осталось.

— Почти! — воскликнул Канези.

— Мы действуем с максимальной возможной скоростью. — Джордан стиснул зубы; лицемерие кардинала его бесило. — Все дело, видите ли, в головоломке, составленной Декстером Шоу…

— О, вот теперь мы добрались до сути!

Как Джордан презирал его! Канези символизировал в его понимании Рим — слишком беспорядочный, слишком шумный, слишком грязный на утонченный вкус Джордана. Он презирал и Ватикан, эту теплицу церкви. За этими стенами мощь и власть Святейшего Престола возрастали многократно, словно энергия солнечного луча, прошедшего через увеличительное стекло. Но точно так же возрастали и слабости. Город-государство, замкнутый сам в себе, упрямо отталкивающий окружающий мир, — Ватикан существовал в собственной, отдельной реальности, жил по своим законам и крайне неохотно откликался на любые перемены.

— Декстер Шоу долгие годы был для нас бельмом на глазу, — проговорил кардинал. — С годами он все больше и больше утверждал свое положение в ордене, в его руках собиралась все большая власть… он был источником постоянной угрозы.

— Он хотел стать великим магистром ордена, — сказал Джордан. — Одна из причин, почему мы приняли решение избавиться от него.

— Я не хочу даже слышать о подобных вещах! — лицо кардинала побелело как мел. — По-моему, я выразился достаточно ясно!

— Да, ваше преосвященство, все верно, однако, как нам обоим известно, обстоятельства экстраординарные. А потому я уповаю на вашу снисходительность к моим незначительным проступкам.

Канези махнул рукой, словно освобождая его от бремени вины за «незначительные проступки»; но у Джордана был наметанный взгляд. Беспечный жест дался кардиналу с большим трудом. Канези выглядел взъерошенным, как перепуганная птица.

— Вы ведь знаете, Джордан, как я вам доверяю.

— Разумеется, ваше преосвященство. В свою очередь, я надеюсь, что мы можем в эти тяжкие времена рассчитывать на вашу безусловную поддержку и ваши обширные связи. Вы ведь не отступите от обещанного?