— Нет, были постоянные клиенты и в Усницке, и в Гаваре…

— Например, Смитсон Гангейл?

— Был один Гангейл… — быстро вспомнил Собаковод. — Точнее, одна… Жена, я думаю.

Жена? Значит, Хильда была наркоманкой, а вовсе не её муж. Но, если задуматься, это совершенно не меняет дела. Тем не менее, чтобы женщина отправлялась в лагерь разбойников… за дозой…

Мне дано понять всё, что угодно, кроме людей.

Юрико завершила пятый круг.

— Три года назад ты ещё распространял наркотики?

— Завязал.

— Но заявляешь, что у тебя много денег. Откуда тогда? — присела японка перед ублюдком, с вызовом надвинувшись на него.

— Я занимаюсь… сутенёрством…

Хлёсткий удар превратил его нос в расплющенную картофелину, кровь полилась водопадом. Юрико стало мерзко, что она поспешила отойти.

— Проституция строго запрещена и карается четвертованием публично. Сутенёров обматывают колючей проволокой и бросают посреди леса. Тебе знакомы эти законы?

— Знакомы, — постепенно превратился Нансенкрис в плаксивого младенца, — поэтому я делал всё тайно: находил стопроцентных клиентов, сводил со шлюхой и получал немного денег… Я просто…

— Способствовал беззаконию, — тон, рвущий на тряпки возражения. — Признаёшь?

— Признаю! — в страхе завопил здоровяк.

Боюсь представить, сколько увечий он получил, если бы ответил отрицательно. Юрико и так источает тонну праведного гнева, похожа на свирепого демона, пляшущего вокруг жертвы. Хочется верить, что Нансенкрис прекрасно осознаёт свою судьбу.

От него зависят лишь последние секунды его жизни. Японка либо заставит его страдать пару секунд, либо растянет мучения на часы…

— Где ты этим занимаешься? — посыпался очередной град вопросов.

— В Сеферане, но знаю, если что, работниц в других поселениях.

— В Гаваре есть проститутки? — не удалось мне не вмешаться.