Что может быть унизительнее (для власти, не для нас!), когда ты вынужден читать, передавать из рук в руки фотокопии, нет, не антисоветчины даже, а, ну допустим, «Других берегов» Набокова — мне под величайшим секретом дали их почитать в Ленинграде — «смотрите не оставляйте в гостинице, носите с собой».
Что может быть унизительнее (для власти, не для нас!), когда ты вынужден читать, передавать из рук в руки фотокопии, нет, не антисоветчины даже, а, ну допустим, «Других берегов» Набокова — мне под величайшим секретом дали их почитать в Ленинграде — «смотрите не оставляйте в гостинице, носите с собой».
— Это он о Набокове? — вставил Глецер. — Ишь возмущался как, подумать только. А если правду вспомнить, то Лёдик Набокова совсем не любил. Прислал мне такой отзыв про «Дар»: «С муками читал. Действия никакого. Только на двухсотой странице начинается роман. Уебет ли, сомневаюсь…»
— Ну вот, я думал, хоть этот кусок в фильм пойдет, а теперь вы все вырежете, конечно, — бормотнул Вика оператору.
— Ни за что, это лучшее из всего!
Когда хохот утих, продолжили чтение выписанной Виктором цитаты:
Что может быть унизительнее (для власти, не для нас!), когда у тебя с книжной полки забирают Анну Ахматову (ах да, там «Реквием»!), Марину Цветаеву (там же «Лебединый стан»!), Гумилева (он же расстрелян!), даже «Беседы преподобного Серафима Саровского с Мотовиловым» (гм-гм… Не пристало писателю советскому всяких там преподобных читать). У знакомого в портфеле нашли «Мы» Замятина. Он получил два года лагерей.
Что может быть унизительнее (для власти, не для нас!), когда у тебя с книжной полки забирают Анну Ахматову (ах да, там «Реквием»!), Марину Цветаеву (там же «Лебединый стан»!), Гумилева (он же расстрелян!), даже «Беседы преподобного Серафима Саровского с Мотовиловым» (гм-гм… Не пристало писателю советскому всяких там преподобных читать). У знакомого в портфеле нашли «Мы» Замятина. Он получил два года лагерей.
Федора перебила:
— Тогда за Лёдей и начали следить повсеместно.
— Да, — отозвался Виктор. — Вот я не захватил сюда еще один документ, потому что торопился, теперь жалею. Мне сунули стенограмму подслушанного чекистами разговора Плетнёва с моим дедом Жалусским.
— В каком смысле? Кто сунул, как сунул?
— Не могу ответить. Пока что я и сам не понимаю. И с этой же стенограммой сунули старую рукопись, эссеюшку недописанную. Называется «Фацеция о королеве Елене».
— А вот эту фацецию мы знаем! Он из нее передачу делал! О средневековой девочке, которая мечтала стать королевой, и ее чуть было не сожгли. Устроили аутодафе, обвинили в