— Нет, удача не любит его.

— Ну, во всяком случае, сегодня ему повезло. Вы можете пойти к нему, если хотите.

Как она могла — после того, что было с Согардом…

— Лучше я приду завтра. За его вещами присмотрят?

— Он может проснуться, — произнесла женщина холодно и твердо. — Важно, чтобы он увидел рядом близкого человека.

У нее были большие внимательные глаза. Как у той женщины из полиции.

— Я провожу вас, — сказала врач тоном, не допускающим возражений.

Через пять минут она осталась наедине с Йенсом в его отдельной палате. В изголовье аппараты, мониторы. Сама будучи медсестрой, Луиза понимала, что означают показания приборов и что написано на табличке, висящей в его ногах. Да, ему действительно повезло. Два года назад, когда его привезли из Гильменда, его состояние было гораздо хуже.

Он лежал под простыней в белой пижаме, раскрытой на груди. Тело было облеплено датчиками и дренажными трубками. В руках иглы от капельниц, на шее — катетер.

Только здесь, на больничной койке, в глубоком сне после наркоза он смог обрести покой. Лицо его разгладилось и помолодело. Его помыли, причесали и, кажется, даже постригли бороду. Он снова стал похож на того человека, который еще жил в ее памяти. В которого она так сильно и безоглядно влюбилась.

Она села на стул рядом с кроватью и произнесла тихо и неуверенно:

— Врач сказала, что нужно говорить с тобой.

Луиза в волнении теребила пальцы. Она нервничала, чувствуя запоздалый стыд.

— А я совсем не знаю, что сказать.

Перед глазами снова и снова всплывало довольное лицо Согарда, она никак не могла избавиться от этого наваждения. Ну и пусть, подумала она. Пусть эта мерзкая картина напоминает ей о том, что хоть и таким способом, но она все-таки смогла понять, что ей по-настоящему дорого.

— Сегодня смотрела наше видео, — сказала Луиза, поглядывая на кривые, которые рисовал монитор, прислушиваясь к писку аппаратов. — Помнишь, когда мы с тобой гуляли на пляже? Почти перед самым рождением Йонаса.

Зачем задавать вопросы спящему человеку? Она и сама не могла объяснить. Видеокассета уже превратилась в расплавленный комок пластмассы и валялась в старом мусорном ящике в саду, вместе с пеплом, что остался от их писем. Эти реликвии прошлого исчезли навсегда. Но в ее памяти…

— Я была толстой и некрасивой, и мы никак не могли придумать ему имя. Ты помнишь, как мы мучились? — Неожиданно для себя она рассмеялась. — Мы составили длиннющий список, и ни одно имя нам не нравилось. — Она говорила очень тихо, почти шепотом. — А потом ты захотел пойти поплавать.

Почти ничего из этого на кассете не было, но она и так прекрасно помнила каждую минуту того чудесного дня, как будто это было вчера.