Потом я замечаю, что Реджи время от времени подносит к глазам висящий у нее на шее бинокль и рассматривает склон под нами.

— Есть что-нибудь? — спрашиваю я.

— На Северной стене слишком много снега… и поэтому… каждая скала или валун на первый взгляд кажутся похожими на человеческую фигуру. — Она опускает бинокль. — Нет. Пока смотреть не на что. Не считая двух человек, поднимающихся прямо к нам.

— Что? — Я беру у нее бинокль. У меня уходит не меньше минуты, чтобы обнаружить то, о чем говорит Реджи, даже с ее помощью. Это просто маленькие точки, медленно ползущие по серо-черным скалам вдоль хребта. И только когда они перемещаются на очередное снежное поле, преграждающее им путь, я действительно понимаю, что эти точки живые и что они поднимаются к нам.

— Впереди Дикон, — сообщаю я.

— И Жан-Клод?

— Второй человек в связке слишком высок для Же-Ка. Наверное, тот очень высокий шерпа, которого Дикон… постойте! Это Пасанг!

Реджи отбирает у меня бинокль. Я вижу, как ее лицо освещается радостью. На мой взгляд, это прекрасное лицо как нельзя лучше подходит к окружающей нас картине: теплеющее голубое небо, облака в долинах далеко под нами, гигантские ледники в просветах низких облаков и лес вершин высотой 20 000 футов и больше, которые одна за другой вспыхивают в лучах солнца, словно череда исполинских свечей, зажигаемых невидимым служкой. Под каждой зажженной свечой расстилается напрестольная пелена из бесчисленных ледников, скал и девственно-белых снежных полей.

Чтобы добраться до нас, двум фигуркам требуется еще полчаса — последнюю часть подъема они скрыты от нас лабиринтом оврагов, который начинается приблизительно в 1000 футах ниже Желтого пояса и тянется до вершины гребня над нами, а потом неожиданно появляются рядом с нами. Ожидая, пока товарищи поднимутся к нам, мы с Реджи плотно завтракаем: несколько галет, шоколад, пару ложек слегка подогретых макарон, затем еще шоколад и кофе. Мы с Реджи не разговариваем — такое молчание писатель, коим я себя когда-то воображал (пока не встретил в Париже того парня, Хемингуэя), назвал бы «товарищеским». Я пытаюсь расшевелить свои затуманенные мозги, вспоминая названия вершин, уже освещенных солнцем: разумеется, скалы и Северная вершина самого Эвереста, заснеженный пик далеко на востоке, должно быть, Канченджанга, на западе Чо-Ойю, на юге только начинающая зажигаться Лхоцзе, вдали под лучами восходящего солнца туманная тень хребта Гианкар медленно обретает гранитную монументальность, а еще дальше, над уже заметным закруглением земли, на нас смотрит какая-то вершина Центрального Тибета. Я понятия не имею, что это может быть.