– Спасибо, – вздохнула Алексия, – но звонить некому.

Она сказала правду. Тедди всегда был ее опорой, ее защитником. Но растаял в резком свете истины, как масло на солнце. И теперь он за решеткой. Недосягаем. А Майкл и Роксанна навсегда потеряны.

Были люди, которые дадут ей приют из жалости, или соображений приличия, или из британских представлений о том, как нужно поступать правильно. Сэр Мэннинг, другие политические коллеги, с которыми Алексия заключила союз во время долгих лет в окопах. Но ни одного нельзя было считать настоящим другом.

– Отвезти вас домой? – спросил Энгус.

«Домой? А где ее дом?»

И в этот момент она поняла, куда поедет.

– Принести вам что-нибудь, дорогая? Чашку чая? Тост?

Саммер улыбнулась сестре из реанимации, но покачала головой. Ее забавляло, что британцы считают «славную чашечку чая» панацеей от всех жизненных бед. Рак в четвертой степени? Поставлю-ка я чайник. Бойфренд в коме? Выпейте чашечку.

Такое отношение к жизненным трудностям напоминало о матери и доме, хотя для Люси лекарством от всех болезней была еда: булки, пирожные, бисквиты. Люси свято верила в целительную силу выпечки.

Но даже волшебная выпечка Люси Мейер не могла смягчить удары судьбы, сыпавшиеся на де Виров. Найденный в их поместье труп Эндрю Бизли стал предметом разразившегося скандала, о чем кричали все первые страницы газет и новостные каналы. Алексия подала в отставку, а Тедди… Тедди! – обвинили в убийстве Эндрю. Трудно представить менее похожего на убийцу человека, чем мягкий добрый Тедди де Вир! Впрочем, легче было рисовать его убийцей, чем представлять Алексию бескорыстной, любящей матерью. Как оказалось, она сочинила историю о том, что подкупила Эндрю, и много лет несла бремя осуждения, чтобы защитить отношения Рокси с отцом.

Саммер погладила вялую руку Майкла.

– Люблю тебя, – прошептала она. – Но твоя семейка – сплошные психи. Ты ведь знаешь это, правда?

– Ну, не все же подряд.

В дверях стояла Алексия. Худая и ссутулившаяся, в мешковатых брюках и белом кардигане, висевшем на костлявых плечах, как крылья умирающей птицы. Обычно идеально уложенные волосы сейчас висели тусклыми спутанными прядями, щеки и глаза запали. Во взгляде таилось бесконечное страдание. Если бы Саммер предложили описать ее одним словом, она бы воспользовалась таким, какое раньше никогда бы не связала с матерью Майкла: «хрупкая».

– Ужасно выглядите.

– Спасибо, Саммер.

– Нет! То есть… простите, случайно вырвалось, – покраснела Саммер. – Садитесь, пожалуйста.

– Я не потревожила тебя?

– Вовсе нет.