Харпер попыталась представить то, что услышала. Мыслящий пепел, живое пламя, споры, которые могут обмениваться импульсами с человеческим мозгом. Вот к какому фантастическому бреду вела эволюция. Природа демонстрирует необычайную ловкость рук и волшебные фокусы.

Но заговорила Харпер вовсе не про драконью чешую.

– Вам нужен курс антибиотиков. У меня есть. Я пришлю Майкла с пузырьком азитромицина. Думаю, Майкл сможет ускользнуть во время смены дежурства на рассвете. Ну что, мистер Руквуд, давайте осмотрим вашу руку.

– Я так понял, что сами вы не сможете принести лекарство?

Харпер не смотрела ему в глаза. Она аккуратно ослабила повязку и разогнула его локоть. Джон поморщился, но Харпер почувствовала, что это от ожидания боли, а не от реального страдания.

– У нас все кисло, Джон. Я заперта в лазарете под домашним арестом, мне запрещено отлучаться от постели отца Стори. Я смогла выбраться сегодня только потому, что дежурит Майкл, а он больше не играет по правилам Кэрол. И Алли тоже – она под домашним арестом в женской спальне. Майкл боялся, что, если он отпустит меня к вам, я не вернусь. Он не хочет, чтобы я уехала без них. – Харпер поразмыслила. – Рано или поздно десятка два отступников решат бежать. Набьют несколько машин припасами и смоются. Рене говорила, что готова сбежать с Доном, заключенными и еще некоторыми.

– И куда вы отправитесь?

– О, я не думаю, что сбежала бы с ними, что бы ни думал Майкл. Пока есть хоть малейший шанс для отца Стори, бросать его нельзя.

Пожарный повел себя странно. Он бросил взгляд мимо Харпер на печку, а потом наклонился и заговорил очень тихо, словно не хотел, чтобы кто-то услышал.

– Я всегда восхищаюсь глупостью, Харпер, но здесь не тот случай. Прежде всего вы должны думать о себе и ребенке, а не об отце Стори. У него самое большое сердце из всех людей, кого я знаю, и я уверен: он не захотел бы, чтобы вы оставались из-за него. Он в отключке уже сколько? Шесть недель? Семь? После страшного удара по голове? В семьдесят лет? С ним все. Он не вернется.

– Люди и не из такого выкарабкивались, – сказала Харпер, но задумалась, понимает ли сама, где проходит грань между диагнозом и отрицанием. – И потом, Джон. Мне уже немного осталось. Недель девять или восемь. Мне нужно где-то рожать этого малыша. Лазарет вполне годится. Не знаю, найду ли что-то получше. Ребенка мог бы принять Дон: он вытащил столько рыбы, справится еще разок. И сейчас, перед самым сроком, я не покину лагерь; только если не останется выбора. – Харпер не упомянула, что если отец Стори умрет, то выбора действительно не останется. Она или сбежит с ребенком, или будет изгнана без него. Но она не стала расстраивать Джона и рассказывать об угрозах Кэрол – это все потом. Джон болен; он разбит, его лихорадит, и легкие забиты жидкостью. Она должна дарить сочувствие и заботу, а не нагонять тоску.