Порой кое-кто платил куда дороже, чем намеревался. Всего несколько месяцев назад серная кислота проела рулевое управление одного из экскурсионных вертолетов, и тот с четырьмя туристами на борту спикировал в кипящую лаву. Пеле по-своему давала понять, что проголодалась.

Англичанин давным-давно научился держать в узде свое воображение, тем не менее позволил себе роскошь представить, что чувствует человек, падающий в кипящую лаву. Сгорит ли он мгновенно, или же еще у него будет время почувствовать боль, закричать? В последний раз, когда он был здесь, кто-то рассказал ему, что, если сунуть конечность в кипящую лаву, она тут же превратится в шлак и сломается. Он не отличался брезгливостью, но эта картина заставила его передернуться. Худшую судьбу было трудно себе представить.

В этот раз извержение длилось очень долго – началось оно четырнадцать месяцев назад и успокаиваться не собиралось. Это могло привлечь туристов на остров, но серная кислота, падающая непрерывным дождем, не лучшим образом воздействовала на растительность. Небольшие ее количества были несущественны, но столь обильные осадки могут оказывать долговременное вредное воздействие. А вулкан нельзя включать и выключать, как заводную игрушку.

Так же как нельзя включать и выключать людей. Несколько часов спустя англичанин стоял на террасе «Ритц-Карлтон-отеля», рассеянно размышляя о чем-то, пока сопровождающий его гаваец разглагольствовал, полный желания доставить удовольствие важному иностранцу. Невысокий, смуглый и аккуратный, в легких полотняных туфлях, он напоминал англичанину хорька. Виной тому были главным образом его глаза – маленькие и карие, они непрестанно, будто не могли остановиться, сновали по сторонам, словно их обладатель боялся какой-то шайки. «Ты маленький хитрый ублюдок, – подумал англичанин. – Ты прокрутил какую-то мелкую аферу и нажился на нас, но меня это не волнует».

Тон гавайца изменился.

– Вас что-то беспокоит? – спросил он.

– Беспокоит? – откликнулся англичанин. – Нет, меня ничто не беспокоит. – Он положил руку на плечо собеседника и дружески похлопал его.

Под террасой колыхались кроны пальм, которые на фоне ночного неба выглядели черными картонными силуэтами. Вдруг они затрепетали под внезапным порывом крепнущего ветра, затрещали так, словно по их листьям били струи дождя. В ровном гуле разговоров в холле за их спинами наступила мгновенная пауза, и англичанин повернулся, скользнув взглядом по элегантной обстановке помещения.

Люди группами стояли и сидели, расположившись на белых диванах в глубоких креслах. Американцы, японцы, гавайцы. Многие мужчины были в смокингах или черных костюмах, хотя кое-кто предпочитал яркие открытые гавайские рубашки. Женщины были в броских нарядах: некоторые в длинных платьях, другие в юбках с разрезами чуть ли не до пупка – но все переливались драгоценностями. Англичанин нахмурился, видя, как изменились все требования к одежде, какое тут смешение «дресс-кодов». За эти годы он много где бывал, в самых разных обществах со своими правилами приличия, и теперь представлял собой самый худший вид сноба, каким только может быть человек, так сказать, сделавший сам себя.