Светлый фон

Бург быстро взглянул на часы, они показывали четверть первого.

— Эстер Аронсон разбудила вас на дежурство? — громко спросил он. — Ну?

Мириам уставилась на Хоснера, но он отвернулся.

— Разбудила? — повторил Бург, тряся Мириам за руку.

— Да.

— Тогда я арестовываю вас за сон на посту. Должен предупредить, что это очень серьезное преступление, госпожа Бернштейн.

Мириам поднялась, пошатываясь от ветра. Ее волосы и одежда были в беспорядке, лицо в песке.

— Я понимаю. — Она выпрямилась и посмотрела на Бурга. — Конечно, я понимаю. Я подвергла опасности жизнь других людей и должна ответить за это.

— Совершенно верно, — подтвердил Бург и повернулся к Хоснеру. — Не так ли?

Хоснер с трудом удержал себя от внезапного желания столкнуть Бурга вниз со стены. Он посмотрел на спящую Эстер Аронсон, потом на Мириам. Его непопулярность среди людей в прошлом и настоящем объяснялась главным образом тем, что он стремился установить драконовскую дисциплину. Но Хоснера это не волновало. В том мире, в котором он жил, всегда находились люди, которым удавалось смягчить его тиранию. Но Бург… Он или блефует, или действительно намерен расстрелять Мириам в назидание другим. Невероятно, но здесь всякое возможно.

— Разве я не прав? — повторил Бург. — Разве не правильно, что госпожа Бернштейн должна быть наказана за то, что поставила под удар жизни почти пятидесяти человек?

Хоснер посмотрел на окутанную темнотой и засыпанную пылью Мириам. Она закрывала лицо шарфом, словно провинившийся ребенок.

— Да, — вымолвил Хоснер. — Мы разберемся с ней… утром.

— Нет, прямо сейчас, — возразил Бург. — Для нас утро может и не наступить. Наказание в условиях боевых действий должно быть быстрым и неизбежным. Так это делается. Прямо сейчас.

Хоснер подошел к Бургу почти вплотную.

— Утром.

 

Генерал Добкин лежал на соломенном тюфяке в грязной хижине. Ветер проникал в нее даже сквозь закрытые ставни, засыпая тело Добкина мелким песком. Масляная лампа мигала, но не гасла. Человек, лежавший рядом с ним, зашевелился, потом застонал. Добкин обратился к нему на вполне сносном арабском:

— Кто ты?

— А ты кто? — спросил мужнина.