— Понимаете, Джон, здесь довольно запутанная ситуация, — наконец выдавил он. — Я бы попросил вас понять и не судить сгоряча.

Я же был так потрясен, что не мог на это даже ничего сказать, а потому лишь немо внимал тому, как Ласло пытается эту «запутанную ситуацию» мне разъяснить. Впрочем, одно мне было понятно четче прочего: его всерьез беспокоило, что Мэри была его пациенткой, и оставалась вероятность, что ее чувства к нему — не что иное, как благодарность или, еще хуже, уважение. Именно поэтому, осторожно объяснил мне Ласло, он старался никак не поощрять ее и не позволял себе ответное проявление чувств, пока где-то год назад ему не стала окончательно ясна природа ее расположенности к нему. В то же время ему очень хотелось, чтобы я понял и другое: их с Мэри взаимное влечение крайне укрепилось за эти годы, что во многом было вполне естественно.

Едва начав работать с неграмотной и предположительно невменяемой девушкой, Крайцлер сообразил, что вообще не сможет общаться с ней, пока между ними не утвердится связь, основанная на доверии. И он смог создать такие узы, открыв Мэри кусочек своего прошлого — то, что он теперь двусмысленно именовал «личной историей». Не подозревая, что мне известно об этом эпизоде его жизни куда больше, чем он почитал за труд сообщить, Крайцлер и не догадывался, насколько полно я его понимал. Мэри же, насколько я мог предположить, была первым человеком, чьим ушам Ласло доверил драму своих бурных взаимоотношений с отцом, и подобное признание не могло не вызвать в ней ответного доверия; более того, Ласло, надеясь лишь побудить ее к рассказу о собственном прошлом, сам того не подозревая, заронил в ее душу семена своеобычной близости. После того как Мэри оказалась на 17-й улице в качестве прислуги, близость эта никуда не делась, напротив — жизнь в доме стала занимательнее и загадочнее. Когда в итоге Крайцлеру стало невозможно отрицать, что, во-первых, чувства Мэри к нему уже вышли за рамки одной лишь благодарности, а во-вторых, похоже, он сам испытывает ответное влечение, он погрузился в длительный самоанализ, пытаясь выяснить, не обычную ли жалость он испытывает к несчастному одинокому существу, взятому им под крышу. Окончательно удостоверился он в этом лишь за несколько дней до начала нашего следствия. Дело вынудило его отложить разрешение проблем личного свойства, однако помогло определиться с тем, каким это разрешение неизбежно станет. Ибо едва стало понятно, что физической опасности подвергаются не только члены нашего маленького отряда, но и его домочадцы, первым желанием Крайцлера стало защитить Мэри от угрозы, и оно намного превосходило заботы обычного попечителя. Именно тогда он принял решение как можно меньше сообщать ей о ходе следствия и, по возможности, изолировать ее от участия в нем; отдавая себе отчет, что враги способны уязвить его посредством тех, кто ему дорог, Ласло надеялся, что предохранит ее этим: если бы посторонний и смог установить с нею контакт, ему бы не удалось вытянуть из нее никаких полезных сведений, ибо она бы их просто не знала. Только перед самым отъездом в Вашингтон Крайцлер решил, что их отношениям можно как-то «развиться», о чем немедленно поставил в известность Мэри. Поэтому в глазах у нее стояли слезы, когда она глядела ему вслед: девушка боялась, что с Ласло может случиться такое, что помешает им перестать быть просто хозяином и прислугой.