— Сара, — взвыл я. — Я говорю не о том, чего бы мне хотелось! Я говорю о том, что сейчас практично.

— Очень практично — развернуться и уйти! — в сердцах крикнула она. — Крайцлера я могу понять — у него нет выбора, ему нанесли рану гораздо глубже, чем можно стерпеть, и по-другому он реагировать не может. Но это он, Джон. А это — мы. И мы можем и должны продолжать!

Перестав наконец размахивать руками, Сара несколько раз глубоко вздохнула, оправила платье, прошла по комнате и указала мне на правую зону грифельной доски.

— Вот как я это вижу, — ровно сказала она. — На подготовку у нас есть три недели. Дорога каждая минута.

— Три недели? — удивился я. — Почему?

Она подошла к столу Крайцлера и взяла нетолстую книжицу с крестом на обложке.

— Христианский календарь, — сказала она, показав ее мне. — Вам, я полагаю, удалось выяснить, почему он ему следует?

— Похоже на то, — пожал плечами я. — Виктор Дьюри был священником. Логично предположить… что… — Я попытался найти подходящее определение, но в итоге промямлил нечто похожее на Крайцлерово: — Уклад жизни в их доме, семейные традиции — всё, естественно, с ним совпадало.

Сара позволила себе легкую улыбку:

— Вот видишь, Джон? Ты был не так уж неправ, когда предполагал участие священника.

— Но есть и кое-что еще, — продолжал я, стараясь в точности припомнить ход нашей беседы с Адамом Дьюри, когда мы уже уезжали с его фермы. — Преподобный Дьюри питал особую слабость к праздникам — всякий раз готовил к ним особенно проникновенные проповеди. Но вот его жена… — Собираясь с мыслями, я некоторое время медленно постукивал пальцем по столу. Затем, осознав важность этого соображения, резко поднял голову. — Именно его жена была главной мучительницей Яфета. Так сказал его брат. И самые страшные кары обрушивались на них именно в дни праздников.

Сару, судя по виду, это удовлетворило:

— Помнишь, как мы говорили, что убийца ненавидит лживость и лицемерие? Так вот, если отец проповедовал одно, а дома в то же время…

— Да, — пробормотал я. — Действительно.

Сара медленно вернулась к доске, а затем совершила поразительную вещь: взяла мелок и, не раздумывая, записала на левой ее части все, что я сказал. Ее почерк совсем не походил на аккуратные буквы Крайцлера, но в остальном выглядел вполне уместно.