«Они смеются надо мной. Потом, когда они уйдут, этот гнилой труп выскочит откуда-нибудь и вырвет мне сердце».

Как будто прочитав его мысли, Барни сказал:

– Я побуду здесь, пока твоя мама не вернется, сынок.

– Я тоже, – добавил доктор и переглянулся с констеблем. – Джим, ты знаешь, когда она должна вернуться?

– Не-а…

Харлен прикусил нижнюю губу. Если он еще раз так скажет, то отыщет отцовский пистолет и пустит себе пулю в лоб прямо на их глазах. Шестеренки заработали.

«Пистолет. Разве отец не оставил матери пистолет, чтобы она могла защищаться?»

– Ступай, ныряй в пижаму, сынок, – сказал констебль. Харлен ни за что на свете не мог бы припомнить его настоящего имени. – У вас найдется кофе?

– Немного есть. Растворимый, – ответил Харлен. Он чуть было опять не сказал «не-а». – На подоконнике. В кухне. Там, внизу.

«Тупица, – обругал он себя. – Мы же только что проходили через кухню».

– Тебе пора в постель, – повторил констебль.

И они с доктором пошли вниз.

Их дом был маленьким. И Джим прекрасно слышал их разговор. Они с мамой и шагу не могли ступить без того, чтобы их не услышали соседи. Харлен иногда думал, что, может, отец и не уехал бы со своей новой девкой, живи они в других условиях. Но сегодня вечером дом был недостаточно мал. Мальчик вышел на площадку.

– А вы проверили под кроватью… сэр? – спросил он, глядя вниз.

Барни подошел к нижним ступенькам:

– Конечно. И во всех углах. Наверху никого нет. И внизу тоже. Док сейчас посмотрит во дворе. А я проверю гараж. Подвала у вас нет, сынок?

– Не-а, – сказал Харлен.

«Проклятье! Опять!»

Барни кивнул и скрылся в кухне. Харлен услышал, как отец Мишель говорит что-то о департаменте охраны детства.

Харлен вернулся в комнату, не став закрывать за собой дверь, скинул кеды, бросил на пол носки, стащил с себя джинсы и футболку. Потом подобрал носки и джинсы и закинул их в кладовку, не приближаясь к ней.