Незаметно Матвей задремал в газетой в руках. Снилось пшеничное поле, сверху укутанное синим-пресиним небом. Колосья палевого и темно-желтого цвета покачивались на ветру и тихо шелестели. Ветер накатывал на старика приятной волной, освежал, навевал воспоминания о детстве, о юности, о колхозах, в которых довелось ему побывать за свою долгую жизнь. И в каждом встречались хорошие люди, в каждом удавалось увеличить урожай, и прощались всюду по-доброму и вроде как не навсегда. Улыбался и плакал дед Матвей во сне, а газетенка под его щекой сминалась, шуршала, и оттого колосья шелестели пуще прежнего.

Через час его разбудила Ирина, злая и зареванная.

– Ириша, что случилось? – с беспокойством спросил старик, присев на койке и помотав головой, чтобы прогнать сонливость.

– Мать… и сестра… две стервы, – бессвязно отозвалась женщина. Слезы уже не текли, но голос все еще дрожал и прерывался на всхлипывания.

– Так ты к ним, что ли, ходила? Ты не реви. Давай… – Матвей осекся, потому что не особенно понимал, как успокоить гостью, но потом предложил: – Давай чаю попьем, у меня же хороший, с травами.

Он поднялся на ноги, отыскал коробочку со смесью мяты и ежевики и засуетился на кухне. Ира вошла следом и села за стол порывистым да каким-то неживым движением – как кукла на веревочках.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал старик, заваривая напиток. В помещении разлился пряно-ягодный аромат.

– Пахнет вкусно, – сказала Ирина и нервно усмехнулась.

– Да чего там пахнет! На вот, попробуй, – и Матвей протянул ей чашку, дышащую сладким паром.

Женщина сделала несколько глотков, поглядела на старика с благодарностью и вытерла лицо. Всхлипывания прекратились.

– Мама меня вообще не пустила, – начала она спокойнее. – Пропащая ты, говорит, как Бориска. Надо же было меня с этим уродом моральным сравнить! Не безгрешная я, конечно. Но столько плохого, как он, никогда никому не делала. А что до моего… – тут Ира выдержала небольшую паузу, подбирая нужное слово, и закончила, почти перейдя на шепот: – …до моего занятий старого, так от этого вреда никому не было. Разве что мне, хотя… нет, и мне не особо, – улыбнулась самодовольно и вместе с тем стыдливо, опустив взгляд.

– Ты зачем вообще к ним пошла-то? Как будто мать свою не знаешь. Она если оттает, то ой как нескоро.

– Не вечно же мне на шее у тебя сидеть, дед Матвей. Мне деньги нужны. Мои деньги, не чужое ведь прошу! Я решила около дома побродить, посмотреть, чего да как. Может, выйдет кто. Машка и вышла минут через сорок, кажется. Я издали гляжу – е-мое, в пальте и кашемировом шарфе мы выпендрились! В нашем поселке – кашемировый шарф! Господи, я чуть со смеху не покатилась. Вот что значит, деньги просто так к ним приплыли, – Ира перевела дух. – Поймала я ее через два дома, говорю – Маш, ты хоть возьми у матери для меня, тысяч десять, мне чтоб уехать. Так она в позу встала – чего это, мол, я для тебя просить буду, мы с мамой не шибко богаты. В шарфе кашемировом она стоит и говорит, не шибко мы, мол, богаты! На мои деньги шмотки себе купила и строит из себя! Вот ей-богу, ни кожи, ни рожи, и уж сорок лет, а туда же, разоделась!