Моросило всю ночь, так что к утру от влаги, испарившейся с промокшей земли, повис туман.

Петр выехал ни свет ни заря из того соображения, что дорогу наверняка размыло, и на путь до Города уйдет больше времени, чем обычно. Кроме того, трасса подходила к столице не с той стороны, где раскинулся пригород с нужной церковью, и чтобы добраться до места – необходимо было собрать все столь привычные для большого населенного пункта пробки.

Радлов не страдал слишком явной впечатлительностью или любопытством, и даже вера его основывалась на тихой убежденности, а не рьяном фанатизме, так что икона, источающая кровавые слезы, сама по себе вряд ли вызвала бы столь сильное рвение. Нет, цель поездки была другая.

Когда Лука только впал в забытье, Петр решил пригласить к нему священника, даже интересовался о такой возможности в С-ком монастыре. Там, узнав, что Лука некрещеный, отказались ехать. А монастырский староста, человек тихий и неприметный, поймал Радлова у самого выхода и, странно улыбаясь, подсказал: «Поезжайте-ка к отцу Павлу, у него обитель в деревушке, примыкающей к Городу. Этот душу продаст за возможность кого-нибудь обратить». Радлов рассудил, что язвительность старосты вызвана какими-то внутрицерковными разногласиями, до которых ему, рядовому прихожанину, дела нет, и к совету прислушался. По странному стечению обстоятельств, икона зарыдала именно в этой обители.

Так что Петр ехал не чудо узреть, а скорее попытаться спасти друга – так ему, по крайней мере, казалось, что он друга спасает.

В церкви шла служба, и народ толпился до самого притвора, так что Петр при своей несуразной комплекции не смог протиснуться вглубь помещения – не хотелось никого расталкивать.

Икона, о которой столько говорили, была самая обычная – лик Христа, от времени и воды сильно потускневший да покрывшийся мутными пятнами. Только глаза ржавого цвета, от запекшейся крови. Кровь расширяющимися книзу полосами тянулась через весь иконостас до самого пола. Радлов заметил, что люди в первых рядах дрожат и стонут от небывалого восторга, но его чудо не впечатлило нисколько. Свое безразличие он объяснил долгим отсутствием сна да постарался против воли вызвать в душе радость от соприкосновения с божественным. Но радости не родилось – только слезы навернулись, а глаза при этом так сильно жгло от усталости, что Петр надолго зажмурился.

Когда он переборол жжение и вновь уставился вдаль, ему привиделось, будто губы у лика тоже кровавые – изгибаются в потугах что-то произнести. Сосредоточившись, Петр даже услышал ясное и грозное: «Грядет!», но что именно грядет, так и не понял. По окончании службы он решил, что это было лишь мимолетное видение, вызванное мутью в голове и общим истощением.