Им бы впиваться что ни ночь ногтями себе в ладони, чтобы не уснуть вечным сном на обледенелом заднем дворе. Им бы посмотреть, как отец тем временем напивается в теплой кухне. Только тогда у них появится право рассуждать, не подвергался ли в свое время насилию этот мерзкий алкоголик. А то ведь всякое бывает. Представьте себе, мучителями родных детей становятся и те, кого никто и никогда не мучил. Извечный вопрос: что было раньше – курица или яйцо? Как знать. Всегда кто-то бывает первым. И хоть бы раз. Хоть бы один-единственный раз за все эти восемь лет переливания из пустого в порожнее на студийном диване оказался какой-нибудь честный отец – да она бы тут же пожертвовала ему миллион.
– Проснулся я как-то утром и решил: отныне буду гасить сигареты о дочурку.
– Но по какой причине? Оттого, что именно так вас истязали в детстве? – спросит его ведущий.
– Да нет. Со скуки.
Миссис Коллинз тут же отправила бы ему чек в благодарность за прямоту, а другой чек – его детям, понимающим, наверное, каково жилось Кэти Кайзер. А всех остальных заставила бы хоть один день побыть в ее шкуре. Чтобы к вечеру до них дошло: она, черт побери, не лужа у них под ногами.
– Кэтлин? Ты что, не в себе? – взъелся ее муж.
Миссис Коллинз сверилась с настенными часами. Пока суд да дело, прошло десять минут.
– Прости, милый, – выговорила она. – Мне слегка нездоровится. Повтори, пожалуйста: что ты сейчас сказал?
– Я сказал, что вынужден ехать в Лес Миссии – разбираться с этим хулиганством. Понятно, что сегодня сочельник, но сроки поджимают.
Он напрягся, будто ожидая, что жена примется рвать на нем новую дорогую рубашку-поло, когда услышит о его предстоящей отлучке. Но она только улыбнулась.
– Разумеется, милый. Вечером, после завершения всех трудов, тебя будет ожидать лучший в мире рождественский ужин.
– С тобой все нормально, Кэтлин? – усомнился он.
– Разумеется, – повторила она, точно выверяя улыбку.
– Это правда?