— Неужели подобное бывает?

— Еще как. Одно серое вещество. Без позвоночника.

Губы ее сжались в ниточку; я понял, что она говорила про Малькольма Понсико.

— Идеологическая слабость? — голос мой остался невозмутимо ровным.

— Идеологическая каша. Cher Эндрю, мозг без поддерживающего стержня составляет всего лишь половину нервной системы. — Вновь ее пальцы легли на мой рукав. — Но оставим все это, мы пришли сюда не для того, чтобы разрешить проблемы нашего общества.

— Да. Иначе нам придется здесь еще и поужинать.

Слабая улыбка. Коктейль был уже почти допит; Зина через соломинку шумно собирала со дна стакана последние капли. Неожиданно она перегнулась через разделявший нас стол, коснулась холодным кончиком языка моей щеки и провела им до мочки уха.

— Так зачем же мы здесь, Эндрю? — услышал я ее шепот.

— А как по-вашему?

Еще одно ледяное прикосновение, после которого она куснула меня за ухо. Я почувствовал боль. Зина придвинулась ближе, ее отдававшее легким запахом спиртного дыхание сделалось частым и прерывистым. Положив ладонь мне на щеку, она впилась зубами в мою нижнюю губу, чуть отстранилась, провела рукой от колена к бедру. Высокомерная и заносчивая, раздраженная и, очевидно, недобрая — но подобное ее поведение не могло, черт побери, оставить меня безучастным, поэтому когда рука Зины скользнула под стол, то обнаружила там именно то, на что все это и было рассчитано. Розовые губы моей собеседницы искривились в торжествующей улыбке.

Довольная, Зина выпрямилась в кресле, достала из сумочки помаду с компакт-пудрой и игриво посмотрела в зеркальце.

— А ты голодный, мальчик. Ты ставишь меня перед дилеммой морального порядка.

— О?

Зина улыбнулась своему отражению.

— Вопрос стоит так: либо я затрахаю тебя до полусмерти сегодня, рискуя превратиться в твоих глазах в пустышку, либо заставлю помучиться до тех пор, пока у тебя яйца не сведет, и только потом, если будешь себя хорошо вести, затрахаю до полусмерти — но голод твой так и не утолю. — Ладонь опять легла на мой пах. — Как поживаешь, гусак?