Мои глаза скрывают темные очки, чтобы никто не видел, что с ними происходит. На мне грязная солдатская куртка с длинными рукавами, в которых можно прятать кисти рук. Я потолстел, хотя почти не ем. Мне удалось сохранить рассудок, но можно ли это назвать рассудком?
Я закрываю глаза и вспоминаю, как выходили из утреннего тумана черные тени с красными нимбами, как приближались ко мне, не переставляя ног, будто картонные силуэты, влекомые ветром. Они обступают меня со всех сторон. У них нет лиц, но я знаю, что они смотрят на меня.
Я знаю, что со мной происходит, и делаю только то, что теперь имеет смысл.
За эти дни я узнал о Покрове-17 почти всё, что хотел. Почти всё. Теперь надо узнать самое главное.
Поэтому я еду из Покрова-17 в Покров-17 и перечитываю стихи.
Я понял одну важную вещь о моей книге. Всегда казалось, что в этой героической сказке о великой войне нет ни слова правды. Это не так.
Эта книга — самое правдивое, что я когда-либо писал.
Кажется, благодаря ей начинаю понимать, кто я на самом деле.
Я еду из Покрова-17 в Покров-17, чтобы добраться до Объекта и поставить точку.
Я знаю, как победить смерть.
Меня зовут Василий Селиванов.
* * *
— Ну что, помирать так с музыкой, да? — сказал Селиванов Игнатюку.
Игнатюк не отвечал. Он прикрыл глаза и тяжело, хрипло дышал, время от времени всхлипывая от боли. Он умирал.
Селиванов проверил магазин винтовки — пусто. Глянул в подсумки. Патроны кончились.
С дальнего конца храма всё еще стреляли наши автоматы: немцев не хотели просто так пускать в отвоеванное здание. Фрицы входили в храм осторожно, простреливая дальние углы, укрываясь за обломками стен. Шаг за шагом.