– Никуда ты не уйдешь, – возразил Линус.

– Но ужин… – вяло запротестовал Хенрик.

– Сил больше нет жрать твой мясной соус. Ну-ка сел.

Линус снова обернулся к Вилле. Руки Вилле судорожно сжимали края стула, нижняя губа дрожала, и он выглядел моложе своих пятнадцати лет.

– Давай еще раз, – сказал Линус. – Кто, кроме тебя, меня обул?

– Не знаю, – ответил Вилле. – Ты должен поверить…

– Хенрик, неси молоток. – Хенрик пробормотал, что ему велели сидеть, и не сдвинулся с места. Линус щелкнул пальцами. – Сейчас же! И клещи.

С глубоко несчастным видом Хенрик поднялся с дивана и поплелся на кухню за набором инструментов. Линус теребил толстую золотую цепь на шее и сверху вниз смотрел на Вилле, который, тихо поскуливая, мотал головой из стороны в сторону.

– Черт, Линус, сжалься, – всхлипывал он. – Никогда больше так не буду и клянусь – я не знаю.

Пальцы Линуса перебирали звенья цепи, словно четки, предназначенные для проклятий, а не для молитв. Цепь весила сто грамм, и он ее обожал. Купил ее две недели назад, тогда же и побрился налысо, и, кроме веса, который она ему придавала и который значительно превышал сто грамм, было дико круто открыто носить такую ценную вещь и знать, что никто в Сарае не осмелится ее украсть.

Не говоря ни слова, Хенрик протянул ему молоток и клещи, после чего вернулся на диван и продолжил смотреть в темное окно на раскачивающиеся на ветру ветки. Пожалуй, он не верил, что Линус собирается сделать то, на что намекали инструменты, и, возможно, был прав. Возможно. Всегда есть место импровизации.

Что думал Вилле, было очевидно по его трясущейся нижней челюсти и хлынувшим из глаз слезам. Все же надо отдать ему должное: у парня хватило выдержки не разрыдаться и не звать на помощь так, чтобы услышали соседи.

– Дай руку, – сказал Линус.

– Ли-ли-линус…

– Руку.

Вилле собирался протянуть левую руку, но передумал и протянул правую. Линус рассмеялся:

– Дрочишь левой, что ли?

– П-п-пишу.