Хагге подчинился и отошел от Янне, не сводя с него глаз. Янне осмотрел ногу: джинсы были порваны и запачканы кровью. Он поковырял рану и спросил:
– У ревизора бешенство?
– Насколько я знаю, нет.
– Тогда ладно, – сказал Янне и указал на шкаф за спиной у Томми. – Можешь достать еще одну бутылку?
Томми воздержался от комментариев, у кого в этой комнате может быть подозрение на бешенство, и открыл металлическую дверь. Как и у Аниты, у Янне был барный шкаф, но, как и мебель, он был
– А-а-а, вот так. Я немного вспылил, извиняй.
Если бы у Томми не хватило хладнокровия вовремя увернуться, лицо было бы изуродовано навсегда, но Янне об этом уже забыл. Он
В некоторых преступниках была одна черта, которая одновременно пугала и притягивала Томми: колоссальная способность сублимировать и вытеснять память о собственных действиях. Секундой после того, как все было кончено, «уже много воды утекло, что сделано, то сделано, нечего в этом больше копаться». Его отпугивал абсолютный моральный релятивизм – и притягивала беспечность.
С другой стороны, такие люди совершенно иначе относились к тому, что делалось по отношению к
Янне разорвал штанину и изучил следы от зубов, которые все еще кровоточили. Он покачал бутылкой и сказал:
– Разве только в вестернах… эх.
Наклонил бутылку, полил рану виски и завопил:
– А-а-а, черт возьми! А-а-а-ай! Сука!
Выпрямившись, Янне выглядел бодрее, чем все это время, с тех пор, как открыл дверь: его словно привели в чувство. Это состояние длилось не дольше пары секунд, затем он словно вспомнил, как обстоят дела в реальности. Опустился в кресло, вздохнул и снова отхлебнул виски.
– Ты, Томми, думаешь, что знаешь все. Но не знаешь ни хрена.
– Не буду спрашивать, чего же я не знаю.
– И не надо. Любишь кататься… и так далее, да?