Тяжесть навалилась на нее, сдавив со всех сторон, и изнутри, и снаружи. Кэрол закрыла глаза, чувствуя головокружение в опьяненном мозгу. Она была пьяна. Оправдания не существует. Это только значит, что она не просто шлюха и дрянь, а пьяная шлюха и дрянь. Завтра она протрезвеет и в полной мере осознает и прочувствует то, что натворила…

Глава 12

Глава 12

Похороны Кэрол перенесла с трудом. С большим трудом.

Ей так и не удалось протрезветь окончательно, мысли путались, глаза слипались, в голове пульсировала мучительная боль. Все тело ломало, дрожь от слабости и нервного напряжения не оставляла ее с того момента, когда Рэй разбудил ее на рассвете. Он напоил ее крепким кофе, заставил выпить какие-то таблетки, искупал под холодным душем. Она молчала и подчинялась, как поломанная кукла, которую пытались привести в порядок. Она даже не воспротивилась, когда он снова ею овладел, и, не смотря на ужасное самочувствие и физическое и душевное, снова получила от этого удовольствие, и лишний раз убедилась в том, что она всего лишь похотливая сучка, не умеющая владеть своим телом. Презрение к самой себе отвратительной горечью подкатывало к самому горлу, она чувствовала эту горечь во рту.

Она нашла в себе какие-то еще силы, чтобы привести себя в порядок.

Пока она сидела перед зеркалом, Рэй старательно гладил ее одежду. Осторожно и аккуратно он водил горячим утюгом по ткани, склонившись над гладильной доской и высунув от сосредоточенного напряжения кончик языка между губами. Кэрол наблюдала за ним в зеркало, чувствуя смутное удивление. Она была уверена, что Рэй никогда не брал в руки утюг, но теперь в этом усомнилась. Он умел гладить, и делал это уверенно и почти мастерски! Заметив ее взгляд, он улыбнулся.

— До того, как я женился, мне приходилось самому о себе заботиться. Ведь я не всегда был богатым и разбалованным… Я всего лишь детдомовец. Ты удивишься, когда узнаешь, что я много чего умею. Даже готовить. Мне просто нужно вспомнить.

Кэрол отвела глаза и ничего не ответила. Рэй гладит ей юбку — невероятное зрелище! И может быть, еще вчера это бы ее позабавило и развеселило. Он встревожено, с немой мольбой смотрел на нее, страдая оттого, что то, что сделало его счастливым, ее превратило в такое несчастное разбитое существо, на которое ему было просто больно смотреть. Он даже чувствовал себя виноватым. Радость его померкла. Его любимая женщина была несчастна оттого, что стала с ним близка. Это его жестоко ранило в самое сердце. Он хотел верить в то, что это только чувство вины перед Куртни. Что это пройдет. Как бы хотел он, чтобы она подарила ему хоть тень улыбки или теплого нежного взгляда, чтобы сказала хоть слово. Но она была холодной, равнодушной, чужой. Возможно, она его даже ненавидела, теперь уже на самом деле. Она воспринимала то, что с ними произошло, не как любовь, а как предательство. Она предала свою обожаемую Куртни, и только это имело для нее значение. На него ей было наплевать, на его чувства, любовь, на то, что рвет ему сердце. Жестокая. Какая жестокая. Думает о мертвых, которым уже все равно, которые не могут больше чувствовать боли, и заставляет страдать живых. Отчаяние заползало ему в душу, как бы не пытался он его от себя гнать. С ужасом он думал о том, что совершил непоправимую роковую ошибку, соблазнив ее. Что, взяв ее тело, он потерял ее сердце, ее любовь. Что она никогда не простит ни себе, ни ему того, что они сделали. Что станет его ненавидеть. Что он ее потеряет. Навсегда.