Шел разговор о том, чтобы вызвать повесткой Дикки Дарка, но найти его не смогли. Впрочем, госпожа окружной прокурор уже располагала показаниями этого человека, никоим образом не связанного с местом преступления. Попытки же обнаружить такую связь означали, что в суд будет вызвана Ди Лейн — со всеми вытекающими. Уок считал себя не вправе сиротить дочек Ди Лейн ради того лишь, чтобы Дарк получил статус свидетеля.

У них с Мартой, среди прочего, имелась схема взаимоотношений между всеми лицами, знавшими Стар Рэдли. Окружной прокурор, без сомнения, заявит, что орудие убийства не найдено исключительно потому, что Винсент Кинг утопил его. Марта докажет, что времени на пробежку до пляжа и обратно у Винсента Кинга было недостаточно. За этот маленький, но важный факт они оба цеплялись.

И вот время — девять утра. Уок, сидящий на стуле, почувствовал: начался тремор. Сперва затряслась левая рука, затем правая нога. Закрытие глаз и волевое усилие, разумеется, не помогли. Как и замедление дыхания, как и мысленные проклятия в адрес организма — не мог отсрочить приступ, непременно надо было предавать хозяина в такой ответственный момент…

— Уок, тебе плохо?

Он хотел ответить «нет, нормально» — но отказали лицевые мышцы. Теперь тряслись губы и нижняя челюсть. Началось, как и в случае с конечностями, с легкого покалывания; быстро переросло в мерзкую дрожь. Приступ пройдет, Уок это знал; только не сразу. Глазам стало горячо от постыдных слез. Уок хотел утереть их, пока Марта не видит — рука не слушалась, не поднималась.

Он зажмурился. Он много дал бы, чтобы оказаться вне этих стен, вне этого города; а самое лучшее — вне этой жизни. Вспомнил себя десятилетним: они с Винсентом катят на великах, подсекают друг друга и хохочут — открыто, как умеют только дети.

И тут на руки ему легли теплые ладони — именно легли, а не надавили. Уок открыл глаза и увидел коленопреклоненную Марту. Глаза ее, полные слез, были прекрасны.

— Всё в порядке, Уок, — сказала Марта.

Он качнул головой: нет, не в порядке, и не наладится уже никогда. Он не плакал лет десять. И вот прорвало. В жизни — полнейший, безнадежный хаос; это — данность, и нечего обольщаться. И Уок разрыдался, как давным-давно, в пятнадцать; как если бы Винсенту заново вынесли тот же приговор.

— Почему ты так цепляешься за Винсента?

— Я виноват перед ним. Вечером того дня, когда я обнаружил Сисси — точнее, уже ночью, — я зашел к Кингам во двор, увидел вмятину на машине и понял: это Винсент ее сбил.

— Знаю. Ты уже рассказывал.

— Мне бы Винсента разбудить. Отправить бы в полицию. Была бы явка с повинной — для судьи и присяжных это в корне меняет дело. Судья был бы снисходительнее. А я помчался докладывать инспектору Дюбуа. И какой, черт подери, я после этого друг?