— И он запретил Стар приезжать к нему, — печально констатировал Уок.

— А мне приходилось ее «разворачивать». Кажется, во всю жизнь тяжелее задания не имел. Винсент ей сказал: не цепляйся за меня, другого найди. Она не послушалась. Приедет, бывало, и сидит, ждет — вдруг он решение переменит? Целый год так продолжалось, а потом — всё. Как отрезало. Ну, думаю, наверное, нашла способ переключаться с прошлого на настоящее.

— Скорее уж способ просто выключаться.

Кадди ничего не сказал, но ясно было, что намек он понял. Какие только трагедии не разворачивались у него на глазах, и если даже он не наблюдал завязки, то уж точно видел развязку.

— Так ты, Уок, и правда не догадывался?

— Нет. Стар знала, как я отреагирую, расскажи она мне. Стану пичкать ее банальностями: о себе позаботься, нельзя одним прошлым жить, и всё в таком духе… Будто у меня — опыт и право давать советы! А ей и Винсенту просто нужно было что-то только для себя. Семья… пусть маленькая, надломленная, да своя.

Обойдя тюрьму по периметру, они вернулись к воротам, пожали друг другу руки.

— Спасибо, Кадди. Ты сделал доброе дело.

— Слушай, а почему ты вообще приехал? Вроде кончилось все, а тебе неймется…

— Да случайно вышло. Винсент просил развеять его прах в лесу Элктон-Тринити. Почему — не знаю.

Кадди с улыбкой взял Уока за плечи, развернул к одному из бараков.

— Вон она, Винсентова камера. Номер сто тринадцать. Тридцать лет он у этого окна просидел. А теперь посмотри, куда оно выходит.

Уок перевел взгляд.

За горной грядой лежала воля — целых два миллиона акров.

47

47

Было ясное осеннее утро, солнечные лучи накрест перечеркивали горный склон.

Дачесс ехала верхом. Такие прогулки превратились в ритуал — вывести серую кобылку пораньше, пока Монтана не очнулась от сна, и — вперед, по знакомым тропам. Воздух вырывается из груди толчками, с болью; серая не торопится, трусит себе мелкой рысцой. Скакать не может, и это непоправимо. Вот преодолела подъем, встала на вершине холма, откуда видно ранчо, и получила от Дачесс ласку — легкое похлопывание по шее.

Классный деревянный дом; в очаге горит огонь, над крышей вьется дымок. Во дворе амбар и хлев, за изгородью речка. Дачесс как-то двинулась берегом, через осинник, отмахала мили три, но увидела волчьи следы и поспешно ретировалась. С тех пор при ней всегда дедушкин нож, и по выходным она бродит одна, продирается сквозь кустарник. Случается ей и ноги промочить — на поверхность в этой местности выходят грунтовые воды, опавшая листва маскирует каждую лужицу.

Минувшие месяцы тянулись бесконечно и были тяжелы. Потом проявился эффект Монтаны. Хэл правильно говорил: здесь к человеку возвращается способность дышать. Боль пока была сильна, но Дачесс верила в могущество времени.